Возвратившись в августе домой, мы в театре в первый же день встретились с Андреем Николаевичем Лаврентьевым. Слезы с той и другой стороны были искренними. Какой-то внутренний покой сменил смутное беспокойство за нормальное течение творческой жизни театра.
Лаврентьев сразу же приступил к работе над "Северными богатырями" Г. Ибсена - художник Николай Бенуа, музыку написал, конечно, наш Ю. Шапорин. Одновременно продолжались начатые еще весной репетиции пьесы "Близнецы" Плавта (художник В. Ходасевич, композитор М. Кузмин, постановщик К. Хохлов). Спектакль этот, несмотря на интересное пластическое решение и талантливую игру таких мастеров, как Монахов, Софронов и другие, прозвучал академически прохладно. Монолитнее и более в традиции романтического театра получился спектакль "Северные богатыри", но постоянные мысли наши тех дней настолько сосредоточены были на жадном стремлении жить современными, сегодняшними задачами, что сага о скандинавских богатырях не грела нашу фантазию. Трудно было уложить все те мысли и чувства, которыми все мы жили тогда, в красивую, романтичную, но отдаленную от нас веками историю.
Советской драматургии еще не было, а немногочисленные попытки были мало удачны. И мы, что называется, насели на Алексея Николаевича Толстого, приехавшего вместе с Лаврентьевым из-за рубежа и ставшего консультантом нашей репертуарной части. Он взялся за инсценировку романа Карела Чапека "Р. У. Р." и так увлекся, что сделал оригинальную пьесу "Бунт машин" с великолепным комедийным образом обывателя. Написана она была на одном дыхании и потому получилась "по-толстовски" темпераментной, стремительной и динамически увлекательной. Сразу же К. П. Хохлов с Ю. П. Анненковым горячо принялись задело. Урбанистическое оформление Юрия Павловича оказалось настолько сложным и грандиозным, что только сборка его конструкций занимала 12 рабочих часов. Поэтому играть спектакль приходилось ежедневно в течение недели, но последовавший успех его позволял это.
В этом спектакле мы увидели в новом актерском качестве Лаврентьева, сильно и темпераментно сыгравшего центральную роль инженера Морея. Роль Елены, жены Морея, играла М. Э. Павлова, тоже обнаружившая за прошедшие два года заметный рост актерского умения. Старого инженера Пуля, подверженного алкоголизму, сильно играл Музалевский; эта роль стала его лебединой песней в нашем театре,- с осени он уехал в Первую студию МХТ. Увлекательна была моя задача. Я играл Адама - первого человека, созданного на комбинате универсальных искусственных работников Морея. Эффектно решили Хохлов и Анненков возникновение долгожданного Адама: из "печи" огромного инкубатора в сопровождении музыки, изображающей сложную работу этого агрегата, появляется обнаженный человек с золотыми волосами и, пошатываясь, застывает, поддерживаемый ассистентами. От его тела открепляют шланг, соединявший его с инкубатором, взволнованная Елена притрагивается, как к заводной кукле, к Адаму, тот, повернувшись к Елене, издает вопль не то страха, не то торжества и стремительными прыжками уносится вверх по лестницам, уходящим под верхние падуги. Вдоль верхних переходов он мчится в глубь сцены, откуда с новым воплем летит вниз головой в невидимую для зрителей цирковую сетку (делал этот прыжок циркач, подменявший меня во время верхнего пробега, ну, а вопль, конечно, издавал я сам, стоя за толщинкой конструкции рядом). На одном из спектаклей я, вместо того чтобы "подмениться" за толщинкой, схватил акробата и, сказав ему тихо, но убедительно: "Сегодня - я сам", прыгнул вниз, только ногами вперед. Захватывающий страх восьмиметровой высоты усилил восторг ощущения полета. Все сошло благополучно, а Хохлов даже сказал с завистью: "Так и знал, что вы когда-нибудь сделаете это!" На всех последующих спектаклях я тоже прыгал сам.
Самый большой и заслуженный успех имел, конечно, Н. Ф. Монахов в роли обывателя.
Свободное копирование
