Отыграв 25 января премьеру "Грелки", мы уже на следующее утро сидели за столом с Хохловым и Владимиром Васильевичем Лебедевым - художником, постановщиком "Ужина шуток" Сема Бенелли (автора, знакомого нам по "Рваному плащу"). Термин "постановщик" применил я потому, что его мысль: "Смотреть спектакль надо без бинокля!" легла в основу оформления, решения мизансцен и даже характера взаимоотношений. Главным стали для нас поиски пластических выражений самых тонких движений мыслей и чувств наших героев. Вначале предложения и мысли Владимира Васильевича казались нам нелепыми и надуманными. Он говорил, что мы обманываем сами себя, полагая, что зритель видит наши лица, и потому теряем подчас связь с ним. Если актер, активно думающий, живущий и действующий, сосредоточит свою энергию на темпераментной и выразительной пластике тела, заменив ею мимику лица, он полнее захватит внимание зрителя. Потому он предлагал лица актеров закрыть масками и полумасками белого и черного цвета, сценическую площадку выдержать в линиях флорентийского карнавала эпохи Лоренцо Великолепного, все костюмы - черного, белого и серого тонов и только у Джанетто - красный плащ, а у Нери - зеленый. Конечно, трудность в преодолении такой острой и аскетической формы, поразительное разнообразие тональностей и линий оформления и костюмов, а главное-богатство неизведанных возможностей в пластических решениях монологов, диалогов и сцен просто захватили нас. Некоторые из нас увлекались акробатикой и очень преуспели в этом. Все участники спектакля обязательно должны были до репетиций тренироваться. Когда труды наши дали, как казалось нам, заметные результаты, сомнения вновь стали овладевать нами - уж очень привыкли мы твердо стоять на земле, а тут вроде стали отрываться порой от нее. Выбрав для проверки сцену любовного объяснения Джанетто с Джиневрой, мы пригласили трех-четырех товарищей, не занятых в пьесе и не знакомых с содержанием ее, и провели длинную сцену эту, не произнося вслух ни единого слова, эффект получился самый убедительный - все поняли правильно содержание сцены.
Чем дальше катилась работа, тем увлекательнее и глубже захватывала она всех нас, особенно когда мы надевали маски, чтобы приноровиться к ним. Невольно какое-то подсознательное чувство заставляло нас чуть с большим насыщением произносить свой текст. Пластическое решение образа, что под этим подразумевается? Еще в "Синей птице" я столкнулся с задачей - влезать в шкуру кота и прежде всего овладеть формой и сутью его движений. Зоосад обогатил и, пожалуй, заразил пленительной пластикой ягуара, и особенно пумы. Это не только гибкость и легкость, но и обманчивая мягкость движений. Все свои акробатические тренировки я подчинил отныне поискам этой предельно мягкой, ласковой поступи, когда все пальцы ступни как бы осторожно, но сильно захватывают, сжимая, землю, и хотя двигался я с освобожденными мускулами, но готовность к молниеносному броску была полная. В жажде поскорее и лучше овладеть этим, я даже, идя в театр, "оттачивал" свою ягуаро-пумовскую походку.
Возможно, сосредоточиваясь в этом занятии, я переставал иной раз замечать окружающее, ибо однажды премьерша Александринского театра М. А. Ведринская очень ласково стала говорить о моей походке, что-то упоминая об индейцах-ацтеках. Очевидно, увлекшись, я перемахнул через лужу на манер ягуара, а она случайно подсмотрела.
Много позже Мейерхольд на репетиции "Вступления" после бешеной реакции Кельберга закричал из зала: "Хршоо, пума!" и так и стал называть меня с тех пор Пумой.
Добивался я, чтобы мой Джанетто, слабый и хилый для всех, в нужный момент мог проявить огромную силу, как, например, в конце третьего акта, когда он после долгой, смертельной борьбы с удачливым Нери делает "хитрый ход", продвигаясь по первому плану вдоль края установки.
Я помню все и потому позволил,
чтоб Нери был развязан. Эта шутка
острей кинжала! Фацио! Смотри!
Стремительно, как пущенный из пращи, отталкиваясь от края станка высотой 80 сантиметров, я делал сальто на установку и в том же темпе впрыгивал на место, где только что расковали Нери:
Вот я сажусь сюда же, в это кресло,
Да, в кресло Нери, и смеюсь, смеюсь!.
И в этот вечер я пойду к Джиневре!
Там будет празднество любви и смерти!
Да. В этот вечер я иду к Джиневре!
Конечно, форма спектакля, предложенная нам Хохловым и Лебедевым, была острой, мы отдали много сил и темперамента, чтобы выразить эту форму, и там, где нас не "хватало", случалось, очевидно, то, что давало основание называться формализмом. Пользу же от работы мы, безусловно, ощущали для себя большую. И огромное удовлетворение!
Премьера "Ужина шуток" была приурочена к четвертой годовщине театра. Несмотря на некоторую необычность, спектакль принимался хорошо, даже с энтузиазмом некоторой части зрителей.
Не обошлось, однако, без накладок. Кресло, к которому приковывали "безумного" Нери, было вмонтировано в некую клетку (точная копия откопанной в старых итальянских рисунках орудий пыток), которая на цепях подтягивалась вверх. И вот, когда клетка с Нери - Музалевским под соответствующую музыку Ю. Шапорина, медленно поднимаемая стражниками с помощью цепей кверху, уже почти дошла до нужного предела, что-то затормозило ее. Раздался скрежет, и клетка рухнула вниз с высоты восьми-девяти метров. Я, помнится, дико закричал: "Нери!" Быстро опустили занавес, все бросились к Музалевскому - он был без сознания. На следующий день Нери играл К. П. Хохлов. По городу пошли слухи и разговоры об аварии и причинах ее. Конечно, все это не на пользу спектаклю. Музалевский неделю лежал неподвижно.
Свободное копирование
