Что такое нэп - новая экономическая политика, мы теоретически понимали в общих чертах, но как это отразится на задачах театра и что новое мы должны будем внести в нашу работу, было еще не ясно даже нашему "политику-эконому" Музалевскому. Конкретно же мы видели, что сборы в театрах стали падать - все меньше и меньше становилось спектаклей, мы лишились красноармейского пайка, а получив автономию, мы в то же время лишились дотации, которая сохранилась только для академических театров.
Мы перешли на марочную систему оплаты труда, а отсюда докатились и до драматического решения - сокращения штатов. Никогда не думалось нам, что так трудно будет отобрать кандидатов на сокращение. К примеру, из шестидесяти артистов оркестра нам приходилось оставить только двадцать пять. Две ночи мы - месткомовцы с выбранными представителями музыкантов - бесконечно перетасовывали кандидатов, и приходилось иной раз отказываться от профессора Консерватории, чтобы оставить оркестранта, работающего только у нас. Нелегко было и с другими цехами. И после таких мучительных бдений мы с Егором, усталые и голодные, вспоминая лазурные времена мечтаний наших о "Розе и кресте" Блока, когда нам уже казалось, что романтизм - вот он, совсем в наших руках, видели теперь, что нам предстоит трудный путь через грубый реализм сегодняшних дней.
Неожиданно легко и даже в первые дни весело прошел наш призыв к актерам, свободным в данном спектакле, помогать оставшейся группе рабочих в перестановке декораций. И все-таки, несмотря на все эти меры, материальные обстоятельства непрерывно подстегивали нас выпускать чаще новые спектакли: после премьеры "Рюи-Блаза", 15 октября, мы на следующий же день вгрызлись в подготовленные Александром Бенуа "Жеманницы" и "Лекарь поневоле" Мольера.
Словом "вгрызлись" мне хотелось определить то чувство, что спасало нас от отчаяния, которое готово было овладеть нами в то трудное время,- злость. Да, злость помогала нам не замечать голода, засыпать в нетопленной комнате, к третьей уже репетиции знать текст, вечерами на сцене действовать с такой страстью, чтобы в зрительном зале не оставалось равнодушных. Чтобы привлечь внимание к зыбкости нашей судьбы, мы решили опубликовать в форме ответов нашего директора Монахова в нашей петроградской печати то, что волновало нас в переходный период от военного коммунизма к нэпу, а наш "златоуст" Егор Музалевский оформил это в статью. Газетную вырезку с его факсимиле я сохранил до сих пор.
Вот ее основные мысли: "Вы спрашиваете, на чем основана в настоящее время твердость нашего театра в его направлении и в смысле спаянности коллектива? Чтобы ответить на это, нужно вернуться к концу 1918 года и припомнить настроения, преобладавшие в те времена в актерских массах. Существовало две линии поведения: у одной группы халтурное, в погоне за пайком, у другой же, незначительно меньшей группы утопистов преобладало желание спокойной, серьезной, большой работы, добиться которой мешала осложняющаяся жизнь страны. Возникла потребность в трагедии, в романтической драме и в высокой комедии. Вечная красота, общечеловеческая художественная правда вековых образов мирового репертуара, несомненно, должны были вдохновить группу актеров от больших имен до малых, впервые подошедших к нему. Первый робкий опыт вылился в прекрасную постановку "Дон Карлос" Шиллера. Спектакль этот угомонил скептиков и еще больше воодушевил утопистов. Руководители театра задались целью воспитать свой кадр актеров, могущих впоследствии нести репертуар театра, и потому молодым утопистам было уделено громадное внимание. Работа велась очень осторожно, и настойчиво внушалась мысль, что тот прекрасный, "большой" настоящий театр, который еще впереди,- театр ваш, и вы, молодые силы, должны его создать. Рядом с этим старшие товарищи по труппе своим отношением к делу, умением работать, своей дисциплиной будили волю к творчеству в молодых силах и воодушевляли их товарищеской готовностью разделить с ними все трудности работы. Вот каким образом в театре организовалось ядро работников, спаянное любовью к большому репертуару и проникнутое полной верой в то, что из этого "большого" репертуара должен вырасти настоящий "большой театр". В результате получился вполне работоспособный коллектив, в котором лозунг "все за одного и один за всех" - не явился пустым звуком.
Главная же сила театра - в юности его духа! У нас никто еще не поставил точки в своей работе, никто не перестал любить своей работы, своего искусства, и эта юность и любовь побуждают к большим дерзаниям в смысле выявления великой красоты и великой художественной правды в формах столь же великой простоты. Новая экономическая политика, пустившая театр на "волю волн", в целях извлечения возможно большего количества денежных знаков из театрального потребителя, позволяет удовлетворять грубые вкусы "публики", разрешая халтурную пошлятину и тем самым отвлекая эти денежные знаки от театра настоящего. Убежденный во временности этой безалаберщины и в том, что найдутся же наконец настоящие руководители театральной политики, Госбодрат живет, работает, верит в свое будущее и ждет, когда же такая мощная организация, как Сорабис, заставит кого следует ответить на следующие вопросы: 1) Нужен ли сейчас при новой экономической политике настоящий театр? 2) Если нужен, то как объяснить какое-то пренебрежительное отношение государства к театру, ибо последнее, обещая минимальные средства на бумаге, фактически ничего не дает, а берет? 3) Должны ли мы твердо стоять на избранном нами пути и терпеливо ждать поддержки от государства, или свернуть на торную дорогу "халтуры" во имя новой экономической политики? Хочется верить, что в стране, где в данный момент вызывается к жизни все творческое, рубить тот сук, на котором сидит просвещение масс, не приходится. Да и трехлетняя работа Госбодрата в условиях междуведомственных "затруднений" не убила в коллективе любви к делу и не лишила веры в то, что мы "можем". Есть еще порох в пороховницах!"
Свободное копирование
