Горячие дни актерской жизни - 54

Глава 11.

Монахов в "Слуге двух господ". Капустник. Замена Монахова в роли Франца. "Двенадцатая ночь" - развитие импровизации в классической комедии. Вечер Блока. Отъезд Андреевой и Горького. Смерть Блока

Не было в труппе актера, который бы, читая только что вывешенное распределение ролей в предстоящем спектакле, оставался равнодушным, а когда мы знали, что ставить ожидаемый спектакль будет Бенуа, страсть ожидания увидеть свою фамилию, хотя бы в конце списка, разгоралась с особой силой.

Когда мы собирались на первую репетицию "Слуги двух господ" Гольдони, то не услышали ни лекции, ни доклада. Бенуа даже не беседовал с нами о Гольдони и итальянском театре. Все, что он знал об этом, а знал он очень много, он разбросал постепенно при установлении текста, просмотре макета и эскизов костюмов и применительно к данному куску работы. Первый интересный стык взглядов на решение итальянской комедии в русском театре между Бенуа и исполнителем роли Труффальдино Максимовым произошел на одной из читок за столом, и тут мы поняли, к нашей радости, что наш академик - против механического переноса приемов комедии дель арте на русскую сцену. Мы вспомнили его работу над комедийными сценами в "Венецианском купце", когда мы убедились, что Александр Николаевич всегда ставил основой совместной работы с актером его индивидуальность. Чем дальше двигалась работа над "Слугой", тем все больше углублялось его расхождение с Максимовым, инициатором идеи постановки этой пьесы в Больдрамте. Когда перешли к мизансценам, Владимир Васильевич обнаружил изящество пластических приемов комедии дель арте, свойственных драматургии Гоцци, а Бенуа добивался от нас другого, то есть сочетания особенностей итальянской народной комедии с динамичной, красочной игрой русского реалистического театра. Получилось, что в сценах "подыгрывающих" исполнителей возникал смех, который замирал с появлением Труффальдино. Все это подсказывало Владимиру Васильевичу правильный вывод, что шагает он не в ногу и сбивает весь строй с единого ритма. Он попросил освободить его от роли.

Кому надо играть Труффальдино, ясно было всем в театре, и когда на следующую репетицию явился Монахов, все вздохнули с облегчением. Ему потребовалась только одна застольная репетиция для сверки текста: нацепив малюсенькое пенсне на свой крупный нос, он быстро внес все изменения, чтобы на следующий уже день, без этой тетрадки в руках, провести репетицию мизансцен, чем ошарашил даже нас, привыкших к его феноменальной работоспособности. Позже, когда мы в наш банный день парились в небольшой, но чудесной бане Дома ученых (полок в парилке - вишневого дерева), я, хлеща березовым веником распаренного до красноты Монахова, спросил: "Признайтесь, вы заранее выучили текст, потому что уверены были - играть Труффальдино все равно придется вам?" "Нет! Хотя я знал, что буду играть, но в примету - не начинать учить текст, пока не назначен официально, верю крепко".

То, как играл Николай Федорович Труффальдино, знают сотни тысяч зрителей, видевших его, ибо он сыграл около тысячи спектаклей.

Конечно, неправильно думать, что только удача Монахова предопределила успех "Слуги". Верная направляющая рука режиссера-художника слепила с удачно подобранными актерами единый ансамбль, привлекший тысячи зрителей в наш театр, а Монахов был тем камертоном, который определял звучание спектакля. Его Смелая инициатива применить в классическом произведении импровизацию, полную остроумных находок, многогранных по содержанию, послужила нам примером для подражания в дальнейших работах над классической комедией. Много было зрителей, просмотревших "Слугу двух господ" по десяти и более раз, утверждавших, что каждый спектакль воспринимался ими как новый, с "освежением" текста многих сцен, но суть импровизаций Монахова не ограничивалась таким обновлением, иной раз он вводил в текст целые куски, смысл которых отражал то или иное яркое событие дня.

Партнеры Николая Федоровича не только не снижали творческого накала, но сами еще "поддавали жару" его сценам. Хитрого, но глупого Панталоне темпераментно и заразительно весело играл Лаврентьев, дочку его Клариче - наша общая любимица Женя Вольф-Израэль, украсив роль всеми свойственными ей блестками наивного лукавства будущей "бой-бабы", Н. И. Комаровская вынесла на своих плечах (пополам с Болконским) героико-романтическую линию комедии - что называется, не снижая тона в темпераментных сценах со своими слугами - Монаховым в двух ипостасях. Смешно заикался доктор Ломбарди - Софронов, настоящий ювелир комического эпизода. Нина Лежен на редкость гармонично вписалась в любовный дуэт с Труффальдино. Гольдони точно специально выписал роль гурмана, хозяина гостиницы, толстого Бри-геллы для нашего Мити Голубинского. Крохотные роли носильщика и слуги гостиницы, сочно и создавая биографию своему герою, работали молодые "неофиты" труппы Юра Лавров и Боря Дмоховский. Хуже всего обстояло дело с ролью ревнивого Сильвио, которого я играл банально и напряженно. Стыд и отвращение к себе сковывали мои движения.

Чтобы не видеть свои недостатки в технике и не ощущать несовершенства своего организма, надо было быть идиотом, к тому же самовлюбленным. Мне идиотом пребывать не хотелось, и я, конечно, по мере сил, боролся с ними, особенно с неуклюжестью моего длинного роста. Усиленная ежедневная тренировка помогала мне, а вот подчинение внутренней жизни внешней форме никак не получалось. Пока мы репетировали сцены Клариче и Сильвио в своем затрапезном виде, мне, вовлеченному органической естественностью Вольф-Израэль в правду действия постоянно ссорящихся двух влюбленных, удавалось оживить шаблонного простака-любовника, и наши дуэты проходили стремительно и весело. Но стоило мне только вырядиться в белый шелковый камзол, голубой бархатный кафтан и сделать красивый грим, да еще понравиться себе в зеркале, как сразу улетучивался увалень-переросток и возникал на сцене самовлюбленный павлин - очередной костюмный персонаж. Правда, Женя сумела забросать меня таким фейерверком непосредственных реплик, что они, как спасательный круг утопленнику, вытаскивали меня временами на чистый воздух. Когда я тыкался в теплый жилет Бенуа, он, как младенца, успокаивал меня, что все идет именно так, как и надо. Конечно, это был педагогический прием, чтобы подбодрить неудачника.