Домашнее времяпрепровождение протекало у нас либо в спорах о театре, либо в рассказах принимавшего участие в наших беседах Э. С. Панцержанского о ледовом переходе из Гельсингфорса, военных операциях на Онежском озере и о людях флота. С юношеским восторгом стал он участником придуманного нами "ритуального действа", смысл которого был в том, что мы уславливались ужинать, к примеру, в ритуале придворных Людовика XIV и действовать, как бы пребывая в соответствующих костюмах. Роскошный стол, с хрустальной и фарфоровой посудой, разнообразные вина, аппетитнейшие яства - все это надо вообразить, а реальность - это горячая картошка в чугуне, соль, постное масло и крупно нарезанный хлеб на большой тарелке. (Правда, реальность была тоже весьма аппетитная!) Конечно, много было промахов, вызывавших остроты и смех. Зато когда один из нас, извинившись перед соседом и протянув руку за куском хлеба, другой рукой как бы придержал кружевную оборку рукава, которая могла задеть воображаемые яства,- эта находка актерской фантазии получила высшую оценку. Успеха добился и Шапорин, сосредоточив свою фантазию на дегустации воображаемого вина, которое он почему-то называл "Невшательским".
Вообще, такой небольшой в те времена городок, как Петрозаводск, оказался богатым людьми, так или иначе связанными с искусством. Семьи Пергаментов, Парижских, Рыбкиных, Канавиных, Минкиных, и особенно семейство популярного в городе врача Леви, были не только глубокими ценителями искусства, но и дали советскому театру актеров, режиссеров и музыкантов. Вечера в доме доктора Леви, куда собирались люди искусства, поразили нас содержательностью, остроумием и бескорыстной, теплой любовью ко всему новому, оригинальному и настоящему в музыке и театре. Благодарная внимательность к удавшемуся и доброжелательная ирония к "не совсем получившемуся" в работах своих друзей отмечали их эпиграммы-песенки к каждому гостю "Таранты". Так называлось сообщество друзей театра, созданное доктором Леви при близком и активном участии Николая Васильевича Петрова, каждое лето приезжавшего в Петрозаводск поставить несколько спектаклей и отдохнуть на озере. С ним связано рождение самого яркого и полезного для нас спектакля - "Тот, кто получает пощечины" Л. Андреева.
Постановка этой пьесы в Александринском театре была признана большой удачей еще молодого тогда ученика Станиславского и Немировича-Данченко - Н. В. Петрова. Основной причиной этого послужило на редкость мудрое распределение ролей - от микроскопической роли дирижера, за спиной которого чувствовалась большая жизнь, так ее играл Брагин, до роли загадочного Тота, с неповторимым блеском и умом сыгранной красивым, обаятельным и непонятным Р. Б. Аполлонским. Лицо его было действительно прекрасно не только поразительной красотой черт, но каким-то внутренним светом лишь ему ведомой тайны. Никогда не видел я другого артиста, от которого исходила бы при самых простейших действиях волна гениальности личности, как у него в "Тоте", "Профессоре Сторицыне". В его Репетилове пустота и верхоглядство поднимались до гениальной гиперболы.
Николай Васильевич, несмотря на свою молодость, нашел для нас совсем новый вариант решения спектакля. Нам надлежало найти себя - именно себя в предлагаемых нам образах, их взаимоотношениях, мизансценах и характерах. Будущий спектакль стал праздником для всех уже в репетиционном периоде, настолько Петров сумел, заражая своей увлеченностью, создать вдохновляющую атмосферу.
Труднее всех пришлось, конечно, в роли Тота А. И. Смирнову. Обладая неподдельным даром любить на сцене искренно и самозабвенно, он в этой части роли вместе с острым характером движений достиг многого, но философия его Тота померкла.
Все мы с юных лет знали, насколько Леонид Андреев был "пронзен" Достоевским, и потому я, получив роль графа Манчини, увидел единственную возможность оторваться от влияния моего любимого актера и учителя Ивана Владиславовича Лерского - блистательного Манчини - в поисках сокровенных черточек этого характера - то ли Федора Карамазова, то ли Смердякова, чтобы проникнуть в пыльные подвалы души готового на любую мерзость графа. Вначале не удавалось мне отключиться от обаяния изящных, полных тонкого юмора интонаций, к которым Лерский будто притрагивался только слегка, и еще от его смеха "пхххыы", сипло расплывающегося и из беззаботно добродушного переходящего в коварно угрожающий. А его игра тросточкой, выдававшей порой тайные его мысли - грязные и подлые! Конечно, как я ни старался избавиться, многое из внешнего рисунка роли у Ивана Владиславовича накрепко застряло во мне.
Молодая Н. С. Рашевская умно и гармонично сочетала наивную прямолинейность с мудрым ощущением правды человеческих отношений. Неожиданная трагическая смерть Консуэлы еще теснее объединила ее товарищей. Тут Петров с высокопрофессиональной точностью создал партитуру восприятия нелепой гибели общей любимцы.
Радостными стали не только для нас, а и для петрозаводцев постановки пьесы "Тот, кто получает пощечины". Наверное, ничто так не сближает, как радость хорошо сделанного общего дела. Остались в памяти о Петрозаводске и некоторые зазубринки-аварии, которыми бывают так богаты театры, обязанные выпускать два-три спектакля в неделю.
Однажды, когда спектакль "Бесприданница" шел к концу, в последней сцене с Ларисой у Карандышева заело курок пистолета, не сработали и запасные закулисные выстрелы. Накаленный затянувшейся паузой, Карандышев бросился к Ларисе с криком: "Не доставайся никому!" И стал душить ее, повалив на землю Мы должны были выйти на сцену по реплике Ларисы: "Ах, какое благодеяние!" Она, задушенная Карандышевым, неподвижно лежала на сцене. Бледный помощник выталкивал нас на сцену, и мы вышли, уверенные, что после нашей реакции на смерть Ларисы помощник даст к общему благополучию занавес. Но, потрясенная происходящим, исполнительница роли Ларисы решила все-таки произнести свои последние слова: "Это я сама. Никто не виноват!" Тут раздался долгожданный оглушающий выстрел и... Лариса, не закончив, окончательно и бесповоротно уронила голову и умерла.
Вскоре одному из нас представилась возможность выбираться в одиночку из нежданной аварии: играя комическую роль в толщинках и с наклеенным гуммозным носом, он вдруг с ужасом стал ощущать, что под влиянием жары нос размяк настолько, что неизбежно сползет с носа собственного. Что делать? Продолжая вести диалог с провинившимся племянником, он как бы вгорячах начал нервно потирать свой помягчевший нос и, раздувая накал сцены, сердито снял гуммоз и стал делать пальцами различные штучки из него; в конце концов он прихлопнул злосчастный гуммоз пресс-папье к столу! Сцепа была закончена эффектно. За отвлекающей игрой с гуммозом (все было - как надо!), зрители не успели заметить исчезновения толстого носа.
Хочется немного сказать о работе с симфоническим оркестром шестого члена нашей коммуны - Ю. А. Шапорина. Брат знаменитого Сергея Кусевицкого оставил Шапорину не очень радостное наследство, и работа нашему Юрочке предстояла огромная. Не в характере нашего друга было жаловаться и ныть, оптимизм и завидный запас юмора помогли ему перешагнуть через трудности. Упорной настойчивостью он добился сплочения музыкантов-любителей в творческий художественный коллектив. В утренние часы он репетировал программу предстоящего открытия симфонического сезона на открытой эстраде парка, в котором помещался и наш театр. Естественно, в свободные минуты мы приходили полюбопытствовать, как подвигаются дела "Пьера Безухова", так шутливо именовали мы иногда нашего Юру. Что таиться, шли мы туда еще и в надежде подцепить что-нибудь смешное в его попытках выжать из оркестра максимум возможного. Он мог так сосредоточивать себя в стремлении к цели, что забывал о внешних проявлениях этого, давая нам материал для пародирования. Обладая завидным долготерпением и неиссякаемым добродушием, он не сердился на наши постоянные розыгрыши и часто сам подкидывал все новые и новые возможности спародировать его. Правда, иной раз он пышно и темпераментно возмущался, но всегда сквозь это возмущение мы чувствовали его добродушную улыбку.
Гордостью скромного гардероба Егора Музалевского были лакированные ботинки с белым замшевым верхом, и он ждал случая эффектно ошеломить ими петрозаводского зрителя. Еще задолго до первого концерта Шапорин стал почему-то подлизываться к Егору и в конце концов попросил меня убедить Егора уступить ему эти ботинки на открытие симфонического сезона. Вручая свое сокровище, Музалевский прочитал целую лекцию о бережном отношении к лакированной обуви. Открытие концертов прошло с большим успехом - главным образом, как мы полагали, из-за блистательного вида ботинок дирижера. Все мы радовались, но эта радость омрачилась для Егора после премьеры "Волчьих душ" Д. Лондона, где он играл миллионера. Какой-то доброжелатель шепнул за кулисами, будто бы в антракте в публике слышались язвительные реплики: "А миллионер-то щеголяет в дирижерских ботинках!" Наверное, это была просто не очень добрая острота, но Егор потерял прежнюю нежность к ботинкам и, принося их после "Волчьих душ", не укладывал в коробку, а швырял под кровать.
Свободное копирование
