Глава 9.
Актерские наблюдения в дни и ночи борьбы с сыпным тифом. Отпускное время - играем в Петрозаводске. Репетиции "Короля Лира". Трудности в преодолении шаблона. Драматическая судьба сына Аллегри
Если мы смеялись, иной раз даже зло, над штампами, банальной традиционностью и прочими прелестями "доброго" старого театра, еще мешавшими порой нам утвердить систему и культуру в работе актера, то совсем по-иному звучали некоторые традиционные вечера, помогавшие забыться, окунуться в ушедшую "красивую" жизнь.
Особенно запомнился мне костюмированный вечер в особняке Зубовых на Исаакиевской площади. В роскошных комнатах этого дворца с портретами екатерининских вельмож на стенах изящно двигались группы домино в полумасках и пышно костюмированных масок. Аромат тонких духов в воздухе, тихая музыка, и даже - о чудо! - пламя горящих дров в одном из каминов. Откуда-то доносятся негромкие аплодисменты. Врезались мне в память тогда два человека, потому и неудивительно, что помню так хорошо ту "веселую ночь".
Бледные лица их были без масок. Один был в черном костюме и белом свитере, другой - в оленьей дохе с восточным цветастым орнаментом на полях, делавшей его похожим на какого-то пришельца из далекой Гренландии. Печать трагического лежала на лицах поэтов. Александра Блока я уже привык видеть ежедневно, а "гренландца" увидел впервые в ту ночь, и необъяснимая тревога от этих - одна за другой - встреч не покидала меня.
Та ночь была полна гротескных неожиданностей. Стало зябко, и я отправился отыскивать комнату, где приметил горящий камин. Возле камина стояла спиной ко мне высокая, стройная женщина в котиковом манто. При моем появлении она резко повернулась, манто распахнулось, а под манто... ничего не было! Пир во время чумы.
Чума не чума, а сыпняк с каждым днем набирал темпы. Не обошел он и меня. Аппетит пропал начисто, появился озноб и дикая, все усиливающаяся головная боль, которая и свалила меня в постель. Наша общая мама - Мария Сергеевна Сакович, консультировавшая в Петропавловской (ныне Эрисмана) больнице, устроила меня там в маленькой, однокоечной палате. Дирекция мобилизовала весь свой наличный транспорт - старичка извозчика на старенькой пролетке со старушкой лошадкой. Долгая дорога от Театральной площади до больницы вымощена была крупным булыжником, и каждый толчок, словно кинжалом, пронзал мой воспаленный мозг; казалось, не будет конца этим камням.
Ванна в больнице - современница булыжной мостовой - была огромна, безнадежно темна и неприветливо холодна, но принимать ее надо было обязательно. Наконец мое тело - длиной почти в два метра - наискосок уложили на койку.
Потянулись изнуряющие, бесконечные ночи и дни, похожие на ночи,- перестал я отличать их друг от друга.
Постепенно я приноровился к провалам в мягкую муть бессознания, а затем ободряющему возврату сознания. В моменты просветления жившие во мне любознательность и жадность ко всему, что могло бы пригодиться для копилки актерской памяти, заставили меня фиксировать то новое, приоткрывающее щелочку в эмоциональное восприятие "психологии безумия", что давали мне мои мосты, соединяющие бессознательное с сознательным.
День ото дня пространства сознания становились длиннее, а полные мутных грез бессознания короче, и я мог уже спокойно и трезво разобраться в своих накоплениях. Ежедневно навещал меня брат мой Владимир, только что начавший актерскую карьеру в нашем театре под фамилией Азанчеев (чтобы нас с ним не путали). И вот, когда пришли часы нормального восприятия окружающего, он осторожно стал меня знакомить с тем, что говорил я и делал, когда температура не опускалась ниже сорока. Помню один из рассказанных им эпизодов, когда я угощал его воображаемыми бутербродами с ветчиной. Он наглядно показывал, как тщательно и аппетитно "намазывал" я маслом куски булки, "вынимал" из ящика ночного столика, осторожно "разворачивал" из пергамента ветчину и протягивал ему, не забывая и сам посмаковать "вкусный бутерброд".
В бодрящие дни выздоровления возник однажды Монахов с пакетом всякой вкуснятины в руках. Как будто не было никогда того случая в "Разбойниках" - только шутки, остроты да ласковые глаза. Хорошо, когда в человеке побеждает доброе! Тот же старичок извозчик, прародитель автотранспорта театра, протрусил со мной из больницы до временного пристанища возле театра.
Нет худа без добра, и я смог до возвращения нормального самочувствия просмотреть весь репертуар из зрительного зала. Очень это интересно было и полезно увидеть то, что ранее изнутри проходило незаметно, как бы скользя по творческому вниманию исполнителей. Конечно, мне не дано судить, хорошо или плохо играл П. В. Кузнецов, заменивший меня в большинстве ролей, но во внутреннем споре с ним и его трактовкой я нашел много нового и неожиданного в целом ряде кусков. Помогли мне и уроки, полученные от анализа поступков и действий вне сознания, - можно попробовать в некоторых кусках Роллера ("Разбойники") и Пламенного ("Рваный плащ").
Свободное копирование
