15 мая театр закрыл свой первый сезон, но дневные часы после премьеры "Разрушителя" и вплоть до закрытия мы посвятили творческому вечеру М. Ф. Андреевой и празднованию 65-летнего юбилея актерской деятельности К. А. Каратыгиной. Юбилейный вечер Каратыгиной прошел 16 мая чрезвычайно тепло. В отрывках из спектаклей и концертных номерах участвовали крупнейшие силы драмы, оперы и балета.
Сразу же по закрытии сезона начались репетиции пьесы Марии Левберг "Дантон", которую мы должны были сыграть раз пять-шесть, чтобы на этом закончить работу и получить законный отпуск. Лаврентьев и Гришин отправились в Киев и Харьков договориться с Тархановым, Полевицкой, Павловой, Бороздиным и другими, а Мария Федоровна выполнила обещание и привезла из Москвы Первую студию МХТ, предоставив для спектаклей помещение Малого театра (Фонтанка, 65), а Блок приступил к разговорам с Болеславским о постановке пьесы итальянского драматурга и поэта Сема Бенелли и с Сушкевичем относительно "Разбойников" Шиллера. А мы тем временем влезали в эпоху французской революции, разбирая содержание "Дантона", что было увлекательно. Постановку доверили К. К. Кузьмину-Караваеву, принявшему псевдоним Тверской. Пока шли разговоры о Дантоне, Робеспьере, Марате и других вождях революции, о борьбе между ними, Тверской был "на коне", но стоило только перейти на разработку внутреннего действия и разбивку на куски, тут Константин Константинович обнаружил поразившую нас беспомощность.
Мы знали его в недалеком прошлом, как ученика мейерхольдовской Студии на Бородинской и предполагали возможную слабость его в работе над внутренней экспликацией образа, но чтобы это проявилось в такой степени - мы не ожидали. Это было обидно еще и потому, что своими знаниями, умом и хорошим, доброжелательным отношением к актеру он произвел на нас благоприятное впечатление. Но тогда мы сами нуждались в помощи мастера, владеющего и теоретическими и практическими знаниями в системе Станиславского, и потому такое банкротство Тверского сделало нас безжалостными к его судьбе в нашем театре.
Распределение ролей в этом спектакле удивило нас рыхлостью и неопределенностью трактовки идеи пьесы: на главную женскую роль назначены М. Ф. Андреева, Е. И. Тиме, К. А. Аленева (позже возникла никому неведомая дебютантка Крыжевская); роль молодого офицера-роялиста, прибывшего в Париж с задачей - убить Дантона, репетировали В. В. Максимов и В. Я. Софронов, Дантона играл Музалевский. Шевалье Оливье, участвующий в заговоре, в обличии гарсона из таверны - роль немногословная, и когда я взял тетрадку роли в руку, горькая обида чуть не испортила мне радость работы над ней. А радость пришла вместе с трудностью быть непрерывно на сцене и только слушать, что говорят другие, и смотреть, как действуют они, а не я. Как было бы печально для меня, не будь у меня правила: слушать внимательно и любопытно. Действие, которое захватило меня и понесло через весь спектакль, было так богато, многогранно и делало все окружающее таким интересным, что будь у меня больше собственного текста, он бы, наверное, здорово помешал этой "аппетитности" сценической жизни моего слушающего и все понимающего шевалье. Самое дорогое удовлетворение для актера - мгновения ощущения такого единения со зрителем, когда он, зритель, без слов читает, что происходит в твоей душе там, на сцене, и это чувствуется по напряженной тишине зала. Вот тогда ты и познаешь высшую радость артиста.
Из четырех героинь планомерно репетировали Тиме и Аленева. Мария Федоровна, конечно, была занята сверх головы и появлялась неожиданно, чтобы посмотреть, как двигается работа и, если представлялась возможность, прорепетировать кусок-другой. Мы знали, да и сам Вася Софронов не скрывал, что роль Готье (определяя по амплуа, героя-любовника) он получил по заявке на нее и решил - доказать! Пожалуй, со стороны руководства это было мудро - пусть Софронов сам убедится, что ему не нужно играть. Крыжевская работала в порядке дебюта, уж очень нам нужна была своя героиня, но сумятицу в общую работу постоянная смена репетирующих вносила порядочную. К счастью, Максимов обладал золотым характером и как партнер был ко всем внимателен и легко шел на индивидуальные решения кусков. А Егор в Дантоне только посмеивался: конечно, не легко и не все одинаково хороши, но зато имею лишнее время для обкатки текста.
Примечательный эпизод в последнем акте, происходивший на небольшой и уютной площади Парижа перед нашей таверной, потребовал для исполнения роли газетчика юношу, почти мальчика. Никак не удавалось найти такого, что умел бы петь и танцевать, вернее, подтанцовывать. Тверской попросил нас помочь ему отобрать из толпы мальчишек наиболее удачного. Один за другим демонстрировали мальцы свое искусство, но все было суховато, заучено и совсем не забавно. В толпе взрослых мы давно приметили знакомую уже нам фигуру мимиста Мариинского театра - паренька длинного и немного несуразного, но чем-то постоянно привлекавшего к себе внимание. Может быть тем, что его "несуразность" была близка и понятна нам с Егором - мы тоже были длинными и должны были полчаса в день тратить на пластические и акробатические упражнения, чтобы подчинить себе руки и ноги. Паренек, хотя и казался переростком, исполнил песенку выразительно, озорно и поразительно музыкально, продемонстрировав буквально обезьянью гибкость и сопровождая пение такими ужимками, что вызвал настоящий восторг нашей "приемной комиссии". Фамилия этого Гавроша была Черкасов, имя Николай, много позже стали прибавлять - Константинович, а тогда ему было пятнадцать лет.
Свободное копирование
