authors

1427
 

events

194062
Registration Forgot your password?
Memuarist » Members » Gennady_Michurin » Память актера (О книге Г. М. Мичурина) - 2

Память актера (О книге Г. М. Мичурина) - 2

02.02.1917
Петроград (С.-Петербург), Ленинградская, Россия

2

Сам Мичурин поставил перед собой задачу, которую нельзя не признать в высшей степени благородной: оставаться только объективным летописцем, избегая говорить о себе. Скромность всегда привлекательна, но в данном случае подобное самозабвение не так уж оправдано.

 

Читатель, который берет в руки книгу воспоминаний, в процессе чтения естественно сближается с автором и хочет узнать о нем побольше. Это, вероятно, особенно верно в отношении актерских воспоминаний, когда речь идет об актере, сделавшем существенный и живой вклад в советское театральное искусство, прожившем в нем нелегкую, насыщенную и плодотворную жизнь. Таким актером с полным основанием может считаться Геннадий Михайлович Мичурин.

 

Имя его, прежде всего, в полном смысле слова неотрывно от биографии Большого драматического театра. Когда речь заходит об этом "театральном первенце" нашей социалистической культуры, вспоминаются непременно не только те, кто его создал, но и те, разумеется, кто практически нес на себе всю тяжесть нового и необыкновенно ответственного репертуара, кто каждодневным и ежевечерним трудом претворял в жизнь начертанный на его знамени девиз: "героическому народу - героический театр". Среди первых актеров и режиссеров театра, пришедших в него в самые начальные годы его жизни, были М. Ф. Андреева и Н. Ф. Монахов, Ю. М. Юрьев и А. Н. Лаврентьев, В. В. Максимов и В. Я. Софронов, Н. И. Комаровская и Г. М. Мичурин, Е. М. Вольф-Израэль и ряд других. Они не были равны в смысле занятого ими в театре положения, отличались друг от друга масштабами дарований, накопленным опытом, но каждый очень многое значил в жизни театра.

 

Выступая на ленинградской сцене на протяжении более сорока лет, Г. М. Мичурин всегда был умным и ищущим художником, каждая роль которого рождалась в результате самостоятельного, живого и увлеченного поиска.

 

То, что он делал на сцене, всегда запоминалось, всегда отличалось загадочным и притягательным несходством с тем, что делали его партнеры. Подобное несходство составляет одну из удивительных особенностей индивидуальной актерской фантазии, которая рождает самую настоящую и самую высокую художественную правду. Такова, видимо, сложная и вечно живая диалектика актерского творчества.

 

О том, что Г. М. Мичурин был актером внутренне подвижным, меняющимся, способным, как говорится, на многое, свидетельствует хотя бы тот факт, что на протяжении прожитых им в театре лет он играл не только самые разные, но и как будто взаимоисключающие друг друга по своим особенностям роли. В некоторых спектаклях ему приводилось иной раз изображать людей противоборствующих - судьба как будто подшучивала над ним, испытывая его способность к перевоплощению.

 

Подумать только - в одном лишь "Лире" он бывал и самим Лиром и Глостером, Эдмундом, "предателем перед богами, братом и отцом", и Эдгаром, предпочитавшим "отверженным быть лучше, чем блистать и быть предметом скрытого презренья". Мичурин переходил из роли в роль отнюдь не в силу своей актерской всеядности, а потому что был искренне убежден: актер не вправе привязывать себя к определенным нравственным категориям и считать, что ему предназначено судьбой быть только прокурором или только адвокатом.

 

Говорят, впрочем, что актер не волен выбирать свою судьбу, что он, как художник, весь во власти превратностей театрального репертуара. Это, должно быть, верно, но тем большего уважения заслуживает умение актера внутренне согласовывать свои собственные актерские желания с возможностями, предоставляемыми ему театром. Мне кажется, что Мичурин обладал этим умением. Никогда он не перекладывал ответственность за свои актерские потери и неудачи на репертуар, на распределение ролей или на режиссерские решения. За свою жизнь на сцене он всегда отвечал сам.

 

При взгляде на актерский послужной список Мичурина бросается в глаза необыкновенная его многоцветность. Если в западном классическом репертуаре он мог быть и маркизом Поза в "Дон Карлосе", и Францем Моором из "Разбойников", и Альмавивой из "Женитьбы Фигаро", и Кассио из "Отелло", то только потому, что к каждой из этих ролей находил свой, согласный с его актерской индивидуальностью, подход. Его свободолюбивый Поза был явно деромантизирован, сбит с декламационных котурн, а его Альмавива был в определенном смысле мужланист, особой, можно сказать, графской мужланистостью, которую, судя по всему, сам граф не прочь был считать необыкновенно обаятельной своей чертой.

 

Ничуть не менее уверенно чувствовал себя Мичурин и в русской классике. В разные годы и в разных театрах - таких разных, как Большой драматический, Театр им. А. С. Пушкина, Театр им. Вс. Мейерхольда - играл он Несчастливцева и Скалозуба, Кречинского и Молчалина, и всегда по-своему, непременно избегая повторений и общих мест. Любознательное и всегда активное отношение к режиссерским экспликациям вызвало интерес к нему Мейерхольда, который понял - если этот актер согласится с его режиссерскими предложениями, это будет не вымученное, а настоящее, творческое согласие.

 

В создаваемых им на сцене характерах была чуть нарочитая, нескрываемая грубоватость, театральная подчеркнутость, которая сама по себе не оставляла сомнений в позиции, занимаемой актером по отношению к своему персонажу. Он охотно пользовался резким штрихом и, выражаясь фигурально, писал своих персонажей размашистым и решительным почерком. Иной раз он мог бросить на создаваемый им портрет самое неожиданное цветовое пятно, но потом оказывалось, что по сути избранной им характеристики оно совершенно необходимо.

 

В спектакле-памфлете "Корона и плащ", поставленном в Большом драматическом театре по роману Г. Бергстеда "Праздник св. Йоргена", он играл роль Кардинала. Это была в немалой степени традиционно-сатирическая фигура, которую, вообще говоря, едва ли можно было истолковать слишком оригинально. Но мичуринский кардинал оказался все же высмеянным по-новому и как-то очень уж наглядно. Он так неумело и так неаппетитно дышал, так захлебывался и заглатывал воздух и так, ко всему этому, еще и присвистывал, что наверняка ни один человек в зрительном зале не мог бы отнестись к нему сочувственно и с доверием.

 

Или вот еще одна, очень важная в биографии актера роль. В прекрасно поставленных Б. А. Бабочкиным "Дачниках" он сыграл одну из самых колоритных фигур этой горьковской пьесы - Семена Семеновича Двоеточие.

 

В человеке со столь странной фамилией и незадачливой судьбой Мичурин разглядел и расслышал жгучую и безнадежную человеческую тоску по осмысленной жизни и по осмысленному деянию. Тоска эта так странно и, вместе с тем, так естественно связывалась с неуклюжей смешливостью, привычкой комически отмахиваться от собственного прошлого, от нелепых и варварских вопросов, задаваемых ему жизнью. Горький с каким-то особенным пониманием умел писать таких людей, в которых намешано, как говорится, самое разное и которые, тем не менее, рвутся жить по-человечески.

 

Мичурин и на этот раз прибегал к своему излюбленному актерскому ходу - нарочито огрублял мучительные признания Двоеточия, вносил в них элемент бравады, и, надо признать, это было вполне по-горьковски. Семен Семенович рассказывал о своих умерших детях, об успехе, которым он пользовался у женщин, о своем "заводишке старом", который он продал немцам, как будто говорил не о себе, а о ком-то постороннем. И только под конец, совсем уже глухим, надтреснутым, неверным голосом признавался: "Да, все это было ... а теперь - ничего вот нет... ничего и никого". И словно застыдившись внезапно собственной чувствительности, хихикал под сурдинку, чтобы видно было всем - нисколько он сам не растрогался.

 

Г. М. Мичурин очень точно рассказывает о многих театральных явлениях, с которыми ему пришлось на его веку встретиться. Точность эта легко объяснима. В том, как он рассказал о театре, и в том, как прежде играл на сцене, подкупает спокойный и уверенный театральный профессионализм. Искусство театра и люди театра - это его дом; здесь все ему близко, хоть и не все просто, все свое, хоть, может, и не всегда радует. В отношении к театральному искусству им владеет упрямое стремление к простоте и ясности, отвращение ко всему, что можно понять и так и эдак, а то и вовсе не понять.

 

Играя в "Смерти коммивояжера" Бена, брата Вилли Ломена, человека уже давно умершего и как бы возникающего только в памяти Вилли, Мичурин был до крайности естествен, по-живому безжалостен и по-живому прост. Видно, именно горькая и суровая любовь, испытываемая им к брату-неудачнику, щемящее сочувствие к нему и вынудили его к прямоте и бескомпромиссности объяснений, обратили к словам, в значении которых нельзя обмануться и в тайном смысле которых нельзя найти утешения.

13.05.2023 в 18:36

Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Idea by Nick Gripishin (rus)
Legal information
Terms of Advertising
We are in socials: