В редакции "Биржевки" часто бывал сын известной "бабушки русской контрреволюции" Николай Николаевич Брешко-Брешковский. Во время войны он щеголял в форме "земгусара", лихо звенел шпорами и рассказывал невероятные истории о своих геройских подвигах на фронте. Репортеры острили:
— У нас в России два хороших военных корреспондента, да и те — Немирович-Вральченко и Брехун-Брехуновский!
Во время последней войны на Балканах Брешко-Брешковский был при болгарской армии. Когда он вернулся в Питер и зашел в редакцию, его спросили:
— Говорят, Николай Николаевич, что вас в Софии собирались провозгласить царем вместо Фердинанда?
— Правда. Только я не хотел связываться с этой сволочью и отказался, — самым серьезным тоном отозвался Брешко-Брешковский, самодовольно покручивая усы.
До войны он давал отчеты о французской борьбе в вечерний выпуск "Биржевки". В этих отчетах он в самом выспреннем тоне награждал борцов пышными эпитетами — "железный венгр Каванн", "атласистый хищник Лурих", "пещерный богатырь Кащеев", "молниеносный гладиатор Аберг" и тому подобное.
Французскую борьбу показывали в Михайловском манеже.- Присяжным арбитром был студент Иван Васильевич Лебедев или "дядя Ваня", как его фамильярно называли борцы и любители этого вида спорта. На арену выходил, под гром аплодисментов, небольшого роста, усатый толстяк в синей поддевке и рявкал:
— Парад, алле!
По арене, под звуки бравурного марша, шла длинная фаланга здоровенных парней в трико. После парада и представления борцов публике начиналась борьба. Дядя Ваня великолепно держался на арене и остроумно отвечал на замечания зрителей во время борьбы. Бывало, в самый серьезный момент, когда два полуобнаженных борца хрипели и пыхтели на ковре, какой-нибудь подвыпивший болельщик из мелких торговцев неожиданно разражался отчаянным криком:
— Не-пра-виль-но!
— Что — неправильно? — быстро поворачивался к нему, настораживаясь, дядя Ваня.
— Неправильно, дядя Ваня!
— Я спрашиваю — что неправильно?
— Да вот, это самое... Лурих и маска... — невразумительно бормочет "болельщик".
— Объяснитесь более членораздельно, проглотите кашу, которая у вас во рту.
— Он, значит, тур-де-тет, а тот ему макароны. И, опять же, тур-де-бра... Неправильно, по-моему...
— А, по-моему, правильно. Кто арбитр — вы или я?
"Болельщик" умолкал, подавленный железной логикой популярного арбитра, довольный, что поговорил "с самим дядей Ваней".
Я познакомился с дядей Ваней в редакции журнала "Геркулес", который он издавал и редактировал. Там было напечатано мое стихотворение "Святогор". Это была наша единственная встреча, французской борьбой я не интересовался.
После революции, году в 1928-м я в редакции журнала "Безбожник у станка" разговорился с одним из посетителей — небольшого роста, бритым, скромным гражданином в потертом пальто. Вышли из редакции мы вместе. Неожиданно мой спутник вдруг спросил:
— А вы меня не узнаете? "Геркулес", помните?
Я всмотрелся пристальнее в его бритое лицо и вскричал?
— Дядя Ваня?
— Он самый. Сильно я изменился?
Да, дядя Ваня изменился. Он сбрил усы, похудел, поблек и сменил свисток арбитра на перо журналиста. Писал заметки и пытался печатать кое-где частушки и фельетоны. Собирался где-то в провинции организовать чемпионат французской борьбы. Он прочитал мне свои частушки, но они мне не понравились.
— Неправильно, дядя Ваня, — с невольной улыбкой пошутил я.
— А почему неправильно?
— Политически незаостренные они у вас и слабые по форме. Кто арбитр, вы или я?
Дядя Ваня вздохнул, пожал мне руку и зашагал на другую сторону.
Больше я его не встречал.
Свободное копирование
