Опять настали блаженные дни! Губаревка весной была настоящим раем земным. Лес распускался нежной листвой, сады зацветали белым и нежно-розовым цветом; иволги, дрозды, малиновки пели такими концертами, что заглушали не менее мелодичные концерты лягушек в прудах. По ночам тянулась беспрерывная трель водяной курочки, а соловьи заливались такими каскадами звуков, что заснуть в эти дивные апрельские ночи было очень трудно. Мы жалели, что дядя с тетей были вынуждены оставаться в городе. Дядя уже отказался от своей службы предводителя, но их задерживали еще какие-то дела. Совершенно случайно сохранились наши письма к ним от 4 апреля 1876 года. Все трое, мы настойчиво их звали скорее в Губаревку "Приезжайте скорее,-- писал Леля по-французски,-- воздух тих и приятен, а в Саратове пыль. Березы покрывались листочками, скоро зазеленеют и другие деревья, потому что покрылись почками. Садовник много работает, так что почти все цветники уже готовы"... Садовник Семен с толпой веселых, звонко певших девушек, приводил в порядок все сады. На террасы и балкон были вынесены все растения, зимовавшие в оранжерее. В тепличке было столько огурцов, редиса и салата, что с каждой оказией в Саратов мы посылали их корзинами дяде с тетей, прибавляя сморчков и шампиньонов, которых было пропасть, а Ясиевич опять с упоением охотился на вальдшнепов и уезжал с охотниками в болота за Хлебновку, чтобы стрелять диких уток, чирков, бекасов, и также снабжал ими наших дорогих отсутствующих. Но как ни наслаждался Леля этой чудной, ранней, теплой весной, все же он гораздо менее меня, вновь с головой ушедшей в свое милое хозяйство, мог ею пользоваться. Хотя мы были совершенно освобождены от уроков до жары, пока весь день могли быть вне дома, и я, конечно, пользовалась этим вовсю, но Леля становился все серьезнее, и решительно хотел стать историком: он целые дни проводил в классной, окруженный целой горой книг. Все это были книги исторические и преимущественно русской истории. Он уж не писал более "Истории России", но сочинял какие-то "Послания об истории". {Два таких "Послания" хранятся в семейном архиве Шахматовых.} "Неужели нам не интересны родные предания, знакомящие нас с жизнью наших предков? -- декламировал он нам с большим чувством из этих посланий,-- неужели мы не читаем с удовольствием "Историю России?" Эти послания были поднесены дяде в день его ангела, 20 мая, который он с тетей провел с нами в Губаревке. Мы были счастливы, что дядя с тетей опять с нами могли наслаждаться "событием".
С утра дядя уже выходил на свой балкон, обвитый витисом, и принимался читать Горация или Овидия. Тут же за круглым столом тетя в голубом, вышитом шелковом шлафроке варила на спиртовке кофе, а мы, вдоволь набегавшись по саду и в парке, приходили в 9 часов к ним здороваться и получать "канар" -- кусочек сахара из чашки необыкновенно ароматного кофе тети, кофе с густыми сливками, конечно. После того мы с Оленькой быстро исчезали, Леля же любил подолгу сидеть в качалке на балконе, то слушая дядино чтение, то заводя с ним длинные, серьезные беседы... Чудное то было время! И к чему было прерывать эту милую губаревскую жизнь и искать чего-то лучшего в чужих краях! Так рассуждала я тогда, нисколько не радуясь перспективе на 3 года уехать за границу. И ворчала я на все лады: меня возмущало до слез, как можно уезжать из Губаревки в лучшем месяце в году, в июне, когда поспевают ягоды, зацветают липовые леса и начинается покос. Но меня никто не слушал. И 6 июня, отпраздновав день рождения тети (ей минуло 2 июня 36 лет) и день рождения Лели (ему минуло 5 июня 12 лет), дядя с Лелей собрались в путь. В коляске и фаэтоне мы всем домом поехали их провожать до ст. Мариновки {Теперь ст. Татищеве, Ряз.-Ур. ж. д.}, и... они уехали в Москву, Варшаву, Вену и Гастейн. Оба казались очень довольными, что едут за границу, точно не понимая ужаса разлуки, не с нами, которые должны были следовать за ними осенью, а с милой Губаревкой!
Свободное копирование
