Так прошел октябрь. Настала зима. Выпало много снега. Дядя уехал на рекрутский набор в дальнюю волость, если не ошибаюсь, в Сухой Корбулак. И вдруг, 6 ноября поздно вечером на парадном -- звонок... Открывают двери... и вносят дядю на носилках. Оказалось -- он упал и расшиб себе колено. Вызванные доктора надолго уложили его с гипсовой повязкой на расшибленной чашке колена.
Первые дни тетя с Лелей безотлучно были при дяде, читая ему, ухаживая и развлекая его, ни на минуту не оставляя одного. Потом привыкли к этому несчастью. Лежа на диване в кабинете, дядя целыми часами слушал чтение. Читала вслух тетя, часто читал Леля. Мое чтение было забраковано. По вечерам навещали друзья и родные. Особенно часто бывал Шомпулев, Виктор Антонович, кузина тети -- гр. Елизавета Васильевна Тизенгаузен с мужем Виктором Александровичем... Определять их общественное положение я положительно не берусь, так как менее всего этим тогда интересовалась. Очень жалею, что также не ясен мне с этой точки зрения особенно часто засиживавшийся у нас Иван Петрович Ларионов. Помню только, что он был вдовец и певец. {Впрочем, мне недавно пришлось познакомиться с неизданным очерком А. Лебедева: "И. П. Ларионов, автор оперы "Барышня-Крестьянка" (р. 1830 ум. 1889)". Судя по этому очерку, Ларионов был музыкальным критиком и любителем-собирателем народных песен. Привожу выдержку из "Записок" Ларионова, помещенных в том же очерке А. Лебедева от 31 августа 1877 г. стр. 198 -- 199. "Иногда довольно приятно проводил время в музыкальных занятиях у А. А Шахматова. Тут я написал свой последний романс "Саночки"... Меня просили пожертвовать этот романс в пользу учительниц и библиотеки народных учителей. Я посвятил его Ольге Николаевне Шахматовой (прелестное mezzo-Soprano). Романс напечатали"...} Целыми вечерами он наигрывал и напевал, преимущественно народные песни, а когда у нас собирались Трироговы и Михалевские, он тотчас же устраивал из нас хор и, глядя поверх голов наших в пространство своими добрыми глазами, притоптывая очень длинной ногой, запевал мелодичным, красивым голосом. Мы подхватывали хором. Пели мы неизбежное: "Вниз по матушке, по Волге", "Уж я золото хороню", "Ах вы, сени мои, сени" и мн. др. народные песни; пели мы и более современные: "Из леса, леса темного", "Не пой, красавица, при мне", "В долине Дагестана" и др.
Кроме него играл на рояле (великолепно) П. Д. Елагин; может быть, менее блестяще, но своего сочинения -- Г. К. Деконский. Все вечера были посвящены музыке, и было ее в доме у нас вообще много, потому что в спальне тети еще стояло перевезенное из Губаревки пианино, на котором, пока Леля зубрил латинские глаголы, я зубрила сонаты Бетховена, так как довольно усердно продолжала уроки музыки в консерватории и брала уроки теории музыки. Эти уроки избавляли меня от излишней заботы Александра Петровича обо мне. Теперь он усердно готовил Лелю к предстоящему в январе экзамену, да и вообще, с переездом в город и после намерения дяди вернуть Лелю в гимназию его отношения к нам с Оленькой стали значительно благожелательнее. Даже когда Оленька за уроком арифметики, которую она по-прежнему ненавидела, продолжала "ничего не соображать", что в Губаревке вызывало всегда его сарказм и насмешки, теперь Александр Петрович терпеливо заменял задачи Евтушевского задачами с более "доступными объектами", как ядовито замечал он; например, "Фледок и Шарик скушали столько-то котлет"... или "3 курицы снесли Параше 3 яйца" и т. п.
Свободное копирование
