Я рассказал с такими подробностями о "Блохе" не для того, чтобы расхвалить "свой" спектакль, а для того, чтобы мне легче было подойти к основному вопросу, меня и сегодня волнующему: может ли "Блоха" считаться спектаклем современного (для тех лет) мироощущения, или то была лишь очередная стилизованная безделка судейкинско-сапуновского толка? Ибо в последнем случае "Блоха" не являлась бы спектаклем, шедшим вразрез с линией МХАТ-2-го, и лишь дополняла бы ее в комедийном плане. А такие голоса раздавались в театральной критике, подстегнутые, с одной стороны, общим недоверием ко МХАТ-2-му, с другой -- еще не улегшимися впечатлениями от проб стилизаторов предреволюционной поры.
Вот наиболее прямолинейное из высказываний:
"Есть внутренняя закономерность в переходе от яда гамлетовских отрицаний к пряничной пестряди "Блохи"... Мхатовцы подходят к современности с гамлетовским отчаянием -- и в то же время рисуют вчерашнее в приторно-затейливых тонах" {"Рабочий зритель", 1925, No 9, стр. 7.}.
Это смертный приговор "Блохе", к счастью, не окончательный и еще подлежащий обжалованию. Когда я сегодня с пристрастием допрашиваю себя: как бы теперь я поставил "Блоху", я не нахожу в моем старом режиссерском плане пунктов, подлежащих радикальному пересмотру, за исключением одной лишь поправки, о которой -- несколько ниже.
Современность спектакля прежде всего ощущалась в том праздничном тоне, в том радостном приятии мира, которые, право же, не имели Никакого касательства к стилизации и эстетству. Если уж говорить о явлениях, параллельных спектаклю, то на память приходит Владимир Иванович Немирович-Данченко с его "Лизистратой" -- той самой "Лизистратой", в связи с которой появилась нашумевшая статья "Пожар "Вишневого сада"", утверждавшая (впрочем, довольно беспочвенно), что в ярком пламени этого жизнерадостного зрелища "горят" полутона и "подводные течения" старого Художественного театра.
Вот что говорил Владимир Иванович в связи с постановкой "Лизистраты":
"Что сейчас нужно театру? Во-первых, необходимо, чтобы произведение было первоклассным. Во-вторых, не надо неврастении и слякоти, а хочется необыкновенного, живого и немрачного Хочется яркого смеха, сочных красок, яркого подъема духа" {Приведено у П. А. Маркова в книге "Вл. И. Немирович-Данченко и театр его имени", издание музея театра имени Вл. И. Немировича-Данченко, 1937, стр. 68.}. (Подчеркнуто мною. -- А. Д.)
А. В. Луначарский, бывший другом "Блохи", искренно нас поздравлявший, сказал мне во время премьеры загадочную фразу: "Вот спектакль, который кладет на обе лопатки весь конструктивизм".
Тогда это, в общем, прошло мимо меня. Теперь я понимаю: "Блоха" возвращала в театр зрелищность живописную яркость, народную сочность речи. Она восстанавливала в правах театрального художника, реквизитора, бутафора. В ней не было ни обычных в те времена конструкций, ни экспрессионистических нагромождений, ни обнаженной машинерии, ни пресловутой "биомеханики". В ней господствовало богатство красок, звуков, юмора, веселья, почти утраченное к тому времени театром. В "Блохе" заявляла о себе та несомненная, через край бьющая народность, которая присутствует в лубке, в балагане, в шуточной песне, в лихой частушке, в пословицах, рожденных здравым смыслом нации.
А стилизация -- это всегда пустота и холод, мертвенность мысли, надменность духа, "снисходящего" до примитива народности. Стилизация -- это искусство выморочное, обездушенное, продиктованное желанием бежать от действительности вместо того, чтобы быть "созвучным" ей. Право же, мы были в этом неповинны. Мы могли ошибаться в частностях, но "нерв" эпохи мы к тому времени ощущали остро и этим своим ощущением старались поделиться со зрителем в данном спектакле.
Свободное копирование
