Бухта Ласпи. 1982 год

  -- БУХТА ЛАСПИ. 1982 ГОД

  Бухта Ласпи расположена между двумя мысами: Сарыч и Айя. В глубине ее имеется еще одна маленькая, резко вдающаяся в сушу бухта - Батилиман, что с греческого переводится как Глубокая бухта. Берег её с одной стороны занят пионерлагерем, а второй крутой, обрывистый. Так что базу нашей экспедиции пришлось расположить в стороне, на вершине крутого холма поросшего кустами можжевельника. Спуск к морю с этого холма явно не подарок, но другого подходящего места просто не было. У подножья холма проходила асфальтированная дорога к санаторию, располагавшемуся в восточной части б. Ласпи. Ниже, между огромных валунами шумело море, и был крошечный галечный пляж. К пляжу вела крутая тропинка. Немудреное экспедиционное барахло на холм мы перетаскали с шофером, сложили кучкой и все. Машина уехала, и я остался один.

   Такого начала экспедиции у меня еще в жизни не было. За годы работы в Ленинграде я привык приезжать в заранее подготовленный лагерь. Его обустраивала "стартовая команда" загодя, до приезда основной группы. Но уже почти год я работал в Энском НИИ и порядки здесь были совсем другими. Удивляла многое. Например, притом, что институт до отказа был набит сотрудниками, на проведение полевых работ людей катастрофически не хватало. Всему виной было "мелкотемье" - недостаток финансирования заставлял каждое подразделение института заключать множество договоров, и каждый сотрудник работал сразу по нескольким направлениям. Причем, договорные темы, как правило, никак не связаны между собой тематически. Друга беда - две трети сотрудников были женщинами, обремененными детьми и в поле они ездить не могли. Вся эта масса прочно сидела на камеральных работах и давно забыла не то, что поле - простые командировки. Третья беда - в институте отчаянно не хватало элементарного оборудования и полевого снаряжения, приобрести которое по безналичному расчету было практически невозможно. Как в каменном веке, полностью отсутствовала радиосвязь между отрядами и институтом. Похоже, в этой конторе даже не подозревали, что существуют портативные рации. При такой организации работ мелкие неполадки в Ленинградском Гидромете казались сущим пустяком. Да, провинция - она и есть провинция.

   На следующий день с утра приехал Валентин с радостной вестью, что удалось договориться с арендой катера и подвесного мотора. Занятный мужик был этот Валентин. Сам он чистый обогатитель, сотрудник нашего института, не имеющий к геологии никакого отношения. Но с замечательным хобби - подводным погружениям с аквалангом. Самостоятельно он не мог организовать спуски в тех местах, где было интересно погружаться. Для этого надо было получить разрешение от пограничников. Путем официального письма с подтверждением производственной необходимости таких работ. Такое письмо я организовал. Подписывая его, директор института долго ворчал. Мол, утопните, а мне отвечать. О приобретении аквалангов, ласт водолазных костюмов, компрессора вообще не было речи. Так вот, Валентин по собственной инициативе обеспечивал меня аквалангами, компрессором и даже плавсредствами. Ему же, что бы "макнуться" приходилось брать отпуск очередной или за свой счет, зато проводил со мной весь полевой сезон. Валентин не пил, не курил не бегал за девицами и страстно любил только одно - поплавать с аквалангом. Более того, он привлекал в экспедицию еще кучу любителей, готовых на все ради акваланга. Водолазное дело знал не хуже меня, хотя и не имел профессиональных прав, в чем мне немного завидовал. Забегая вперед, скажу, что и в дальнейшем он обеспечивал все мои подводные работы. Руки у него были золотые. Он и вытачивал на станке в институтской мастерской мне разные нужные детали, и собирал довольно сложные приборные схемы, и управлялся с компрессором и много еще чего другого. Неким шедевром можно назвать его гибрид аппарата АВМ-1М и "Украина" Причем все это бескорыстно, в кратчайшие сроки и с отменным качеством. Можно сказать, что этого Валентина мне Бог послал.

   За катером пришлось ехать мне. Валентин остался караулить палатку и экспедиционное барахло. Поездку эту я век не забуду. Ехать надо было на КРАЗе, причем за двести с лишним километров. В кабине было невыносимо жарко. Поэтому боковые стекла были опущены до предела. В результате я серьезно простудился. Водитель - веселый молодой парень, поведал мне, что этот КРАЗ в гараже называют "крокодилом". Поинтересовался: Это почему? Да потому, что больше месяца на нем никто не работает - он всех сжирает. Вот тебя сегодня отвезу и тоже уволюсь. Справедливость его слов стала понятна только вечером. После того, как мы доставили катер и сгрузили его с помощью Валентина и они вместе уехали, мне стало совсем худо. Температура подскочила до сорока. Меня, то трясло в ознобе, то бросало в жар. Наглотавшись аспирина из походной аптечки, свалился на спальник в палатке в полу бредовом состоянии. Единственно, что успел - поставить рядом фляжку и кружку с водой. В таком состоянии я провалялся два дня, без еды и с остатками воды во фляге. Скверные это были дни. В голову приходили мрачные мысли. Особенно было обидно сознавать свою полную беспомощность.

   На четвертый день приехал Валентин - ему, наконец то, дали отпуск. На следующий день прибыла студентка из Киева Ирина на производственную практику. Поскольку отец ее был зав. отделом геофизики в Министерстве геологии, девушку определили поближе к морю, вроде как на курорт. Увидев наш жалкий лагерь, девица села на камешек и горько заплакала. Ну, точь в точь "Аленушка" с картины Васнецова. А еще через день народ повалил в мой лагерь валом. Приехали из Симферополя друзья Валентина: Валерий и Анатолий, ребята из Москвы, которых почему то все звали чайники. Все эти люди, как и Валентин, были чистыми альтруистами. Приехали в отпуск и пахали в лагере "за бесплатно". Катер спустили на воду. Причем определили и место хранения - на спасательной станции пионерлагеря. С подвесным мотором пришлось изрядно повозиться. Эта марка "Москва 30" вообще капризная штучка. А тут, вдобавок, и карбюратор был испорчен. Иглу для него из простой швейной иголки сумел тут же выточить народный умелец Анатолий. Все вроде бы налаживалось. Беспокоил только компрессор - дикий самодельный гибрид никак не желал работать. С утра до ночи с ним колдовали народные умельцы. Наконец и он, хоть чихая и кашляя, но запустился.

   К этому моменту появился ответственный исполнитель проекта Володя М. Мало того, что он палец о палец не ударил при подготовке к полевым работам, так ещё и сходу преподнес мне "подлянку". Небрежно сообщил, что увольняется, и теперь я отвечаю за весь проект, то есть становлюсь ответственным исполнителем. Надо сказать, что когда он готовил программу работ, мы четко распределили роли. Я брал на себя морскую часть - субмаринную разгрузку, а он - работы на суше: обследование скважин, элементы гидрогеологической съемки и т.д. Это меня устраивало, так как Володя до этого много лет работал в Крыму, хорошо знал разрез, да и сам участвовал в бурении многих скважин в этом районе, знал о них не понаслышке. Мне же, работы на суше, при таком раскладе, придется начинать с нуля: с изучения фондовых материалов, литературы, и затем уже, детально знакомиться с геологическим строением на местности. Все это требовало много времени, которого и так было в обрез. Скажи он о своих планах заранее, я скорей всего отказался бы от участия в проекте. Но ведь не сказал, а теперь ставил перед фактом. А сейчас, на всем готовом, он решил недельку поплавать в теплом море - устроить себе отдых. Такова была первая "подлянка" с его стороны, а дальше они посыпались как из рога изобилия. Словом, в жизни не встречал более завистливого и просто непорядочного человека.

   Жизнь в лагере текла своим чередом. Не обходилось без мелких происшествий. Однажды вечером мы стояли и разговаривали с Валентином у обрыва, рядом с которым располагался лагерь. Смотрим - внизу какая-то масса шевелится. Потом она поползла вверх в нашем направлении. Через несколько минут толпа полупьяных подростков пронеслась через лагерь, как стадо буйволов. Оказывается, в пионерлагере кончилась первая смена, и старшеклассники вырвались на волю. Валентин называл их бандерлогами. А дежуривший на спасательной станции мужик величал их не иначе как юными гамадрилами. Похоже, он их сильно недолюбливал. Он нам говорил: "Вот эти гайки я затягиваю ключом и с немалым усилием. А гамадрилы их пальчиками (голыми пальчиками!) по ночам откручивают. Представляете? Это не дети, а чума и стихийное бедствие".

   В другой раз, неподалеку от лагеря расположилась компания молодых людей из Севастополя. К ночи они перепились и оставили не потушенным громадный костер. Лето было сухое и жаркое. Вспыхнула трава, потом огонь стал побираться к кустам можжевельника. Смолистый можжевельник горит как порох. Сгорела бы вся пьяная компания, полностью "вырубленная", а заодно и наш лагерь. К счастью, что кто-то из наших заметил, поднял тревогу, и мы часа два тушили пожар. А эти пьяные паразиты даже не проснулись.

   В лагере жизнь бьет ключом. Лесник, посетивший нас при очередном обходе своего участка, говорит мне: Ты же мне сказал, что будет 5-6 человек базироваться, а сейчас здесь целый цыганский табор. Ладно, отвечаю, зато этот табор спас лес от пожара - видел кострище? То-то. Порядок у нас железный, ни мусора, ни костров. Тебе же спокойнее.

   По вечерам в "штабной" палатке намечался план работ на следующий день. Рассказываю ребятам особенности изучения субмаринных источников, заодно всякие занятные случаи. Потом звенит гитара. Молодым ребята не повредит чуток романтики. Киевская студентка, не то что оттаяла, а просто цветет как майская роза. Ей все интересно, все внове. Вернувшись домой, она заявит отцу, что отныне она буде заниматься только морской гидрогеологией. Отец был в шоке. Он готовил дочери совсем другое поприще, надеясь использовать свои министерские каналы. Но, дочку, что называется, заклинило. И диплом ей помогал писать, и даже кандидатская диссертация по субмаринам защитила - не без моей помощи. С отцом ее познакомился позже в министерстве. Мы даже подружились. И с удовольствием общались вплоть до самой его смерти. Человек он был самобытный - увлекался всякими домашними настойками на травах. Интересные были настойки, только голова от них на следующий день трещала немилосердно.

   Выходить в море удавалось не каждый день. Иногда мешали волнение или крупная зыбь. Но чаще всего отбой работам давали пограничники. Каждый выход в море надо было с ними согласовывать. Для этой цели нам была выдана специальная телефонная трубка. Она подключалась к потайной розетке, замаскированной так, что если бы ее нам не показали, мы бы ее сроду не нашли. И все-таки трубка эта избавляла нас от ежедневных поездок на погранзаставу, располагавшуюся довольно далеко от лагеря. О выходе, составе команды на катере, о сроках начала и окончания работ докладывалось обязательно. Пограничники изрядно нервничали, кода наш катер уходил за мыс и они не могли следить за нами в свою великолепную оптику. За мысом же была зона ответственности другой заставы, так что им приходилось постоянно созваниваться. Советская власть держала границу на замке, и пограничная служба при ней была отлажена как швейцарские часы. Патрули проходили мимо нашего лагеря не то, что по минутам - по секундам. Документы у нас не проверяли только потому, что все было согласовано с ними заранее и пофамильные списки отряда лежали у начальника заставы на столе. Вообще любые работы, в том числе геологические, в погранзоне - сплошная головная боль. С этим неизбежным злом приходилось мириться.

   Постепенно геологические условия мыса Айя стали проясняться. Сам мыс представляет шестисотметровый обрыв, отвесно обрывающийся в море. Боковые части его постепенно снижаются по высоте, но все равно остаются отвесными. Слагающие низы клифа известняки верхнеюрского возраста изрезаны многочисленными трещинами. На уровне уреза и ниже расположены многочисленные гроты и пещеры. Каждое из этих образований надо было тщательно исследовать на предмет выходов пресных вод. Таковые были обнаружены лишь ближе к Балаклаве, за небольшим мысом Пелекето. Целая серия затопленных и полузатопленных морем пещер и гротов оказалась очагами субмаринной разгрузки.

   Таким образом, объект детальных исследований был определен. Нам предстояло сделать крупномасштабную полуинструментальную геодезическую съемку участка разгрузки с помощью горного компаса и рулетки, нанести на нее все карстовые полости с их детальными планами и разрезами. Обозначить каждый выход подземных вод и только потом попытаться оценить их дебит химический состав вод и ареалы распреснения. Кропотливая эта работа осложнялась погодными условиями - работать у кромки обрыва и в полостях можно было только при полном штиле.

   Для начала все карстовые полости на береговом контуре я обозначил арабскими цифрами, то есть присвоил им порядковые номера. Насчитал их около сорока. По началу, все они между нами именовались гротами. Позже, известный карстолог Виктор Николаевич Дублянский посоветовал мне разделить их на гроты и пещеры. В карстологии принято считать, что если входное отверстие полости меньше глубины (длины) полости - то это пещера. Если линейные размеры входного отверстия полости больше глубины, то это грот. Дабы в дальнейшем не путаться с терминологией все дырки и углубления в основании клифа решил просто именовать их полостями. Некоторые полости имели весьма необычное строение. Так в одной из них вход находился метра на три ниже уреза, и обнаружили мы её чисто случайно. Подойдя к клифу во время волнения, увидели, что в одном месте после отката волны из-под воды с резким шипением вырывается столб брызг и пены высотой метров в шесть, напоминающий вулканический гейзер. Дождавшись штилевой погоды, я с аквалангом обследовал этот участок и обнаружил следующее. Довольно узкий вход в подводную пещеру прикрывал каменный козырек, и попасть внутрь пещеры можно было, только поднырнув под него, протискиваясь затем в довольно узкую щель. Метра через четыре от входа пещера резко расширялась, образуя небольшой зал. У потолка зала, сложенного монолитной плитой мраморизованных известняков сохранилась воздушная подушка толщиной около метра. Там можно было дышать без акваланга. Подводный фонарь высветил многочисленные трещины в стенах зала, но слишком узких, чтобы в них мог протиснуться человек. Из них в пещеру попадала пресная вода. Так я обнаружил еще один оригинальный очаг субмариной разгрузки подземных вод в пещере, где видимо еще никогда не бывал ни один человек.

   Странное ощущение чувствовать себя первооткрывателем. Мне и раньше приходилось на побережье Абхазии открывать никем не описанные ранее субмаринные источники. Но, то Абхазия, а здесь детально изученный тысячами геологов и карстологов Крым. Повезло в том, что акваланги в то время еще были редкостью, а специалистов использовавших их в исследованиях прибрежной зоны моря было еще меньше. Да и район около Балаклавы был на особом не только пограничном, но и в военном режиме. Сверхсекретная база подводных лодок в Балаклаве делала весь Балаклавский район практически недоступным для любых гражданских исследований. При въезде в город требовался особый пропуск, получить который было намного сложней, чем в Севастополь. А уж получить разрешение на подводные работы - считалось чистой фантастикой. Кто видел Балаклавскую бухту тех времен, может подтвердить, что она была под завязку забита военными кораблями, а подводные лодки теснились у пирсов как кильки в банке. Позже узнал, что в этой небольшой бухте базировалась дивизия подводных лодок, плюс суда обеспечения, охраны и прочие и прочая.

   Самым сложным в работе оказалось измерение расхода вытекающих под уровень моря подземных вод. Или, как говорят гидрогеологи, дебита субмариной разгрузки подземных вод. Концентрированного выхода, образующего в толще морской воды так называемый факел здесь не было. Замерять расход из каждой трещины, коих было великое множество - просто нереально. Нужно было придумать какой-то другой метод для условий разгрузки в карстовых полостях. Месяц ломал над этой проблемой голову, пока не закончил детальные исследования в самой большой пещере. Выяснилось, что пресная вода, слегка разбавленная морской, ввиду меньшей плотности собирается на поверхности и вытекает из пещеры как бы небольшой рекой. В водной толще пещеры образовывалось три четко отличимых друг от друга слоя. Самый верхний наиболее распресненный слой толщиной около 40 см. Ниже, примерно такой же слой, но сильно турбулизированный, в котором опресненная вода смешивалась с морской. И, наконец, самый нижний, имеющий на выходе из пещеры толщину восемь метров, который представлял собой чистую морскую воду. Получалось, что мы имеем дело с системой разноплотностных потоков. И в каждом из слоев нужно было измерить средние величины скорости движения, среднюю температуру и соленость на выходе из пещеры. Ввиду малой толщины верхних слоев измерения нужно было провести с ювелирной точностью.

   Температуру воды в слоях и пульсации температуры мы измеряли шлейфовым осциллографом, прибором страшно капризным и ненадежным. В качестве датчиком использовались термисторы с низкой инерционностью. Потом запись пульсаций температуры пересчитывали на пульсации скорости по формуле Богуславского. Пробы воды на определение солености отбирались специальной сконструированной индивидуально изготовленным пробоотборником (вы не поверите, но в нашем НИИ был даже свой стеклодув). А для общей картины распределения скоростей использовали запуски красителей, прохождение каждой порции которых фиксировалось на фоне масштабной сетки кинокамерой в подводном боксе. Для надежности данных каждая операция повторялась десятки раз. И эта однообразная работа страшно изматывала.

   До сих пор не могу понять, что произошло в один из последних дней измерений. Снимая прохождение очередной порции красителя, в объективе кинокамеры я вдруг увидел четкую эпюру скоростей течения, выделенную светлой полосой. Турбулентные вихри второго слоя выстроились, а четкой иерархии размеров и на мгновение замерли. Все в полной тишине. Картинка была необыкновенно четкой и стабильной несколько секунд. Весь механизм потоков отпечатался в мозгу как фотография. Потом снова все смешалось. Послышалось жужжание кинокамеры, плеск волн и голоса коллег. На проявленной пленке, естественно никакой эпюры не обнаружилось. Окраска потока была неравномерной и как обычно смазанной.

   Ночью, ворочаясь в спальном мешке, я все пытался объяснить себе это видение. То ли от переутомления у меня начались галлюцинации. То ли море вдруг решило приоткрыть мне одну из своих тайн. То ли в мою работу вмешался какой-то иной разум. Но в любом случае это было маленькое чудо, не зафиксированное ни одним прибором.

   Все это случилось в бухте Ласпи в далеком 1982 году. А в памяти моей осталось навсегда.