На третьи сутки мы приехали в город Красноярск, помещены были в местном тюремном замке и стали ждать дальнейших распоряжений генерал-губернатора Восточной Сибири.
Так мы окончили наше путешествие по Европейской России и Западной Сибири и находились теперь в городе, считавшемся в пределах уже Восточной Сибири.
Мы были помещены в верхнем этаже правого крыла тюрьмы, очищенного от уголовных и приготовленного специально для политических. Соседняя с нашей камера занята была политическими женщинами (около десяти), ссылавшимися административным порядком преимущественно из южных городов: Одессы, Николаева, Херсона и Кишинева. То были жертвы Панютина, того самого генерал-каракатицы, о котором я вспоминал как-то раньше. Между административными в той же камере сидела в это время и каторжанка Мария Ковалевская, судившаяся в Киеве по нашему процессу и отставшая по болезни от своих товарок, ушедших уже с этапом в Иркутск. Остальные камеры нашего отделения оставались еще свободны.
Камера, где пришлось мне с товарищами сидеть в ожидании дальнейших генерал-губернаторских распоряжений, окнами своими была обращена на восток, т. е. туда, куда лежал и наш далекий путь. Взобравшись на подоконник, по целым часам бывало глядел я в ту сторону. Вдали за городом (хотя я не могу припомнить, видны ли были из окон постройки) тянулась громадная впадина, где протекал Енисей, о чем приходилось только догадываться, так как самой реки не было видно. А дальше за впадиной открывался вид на обширную возвышенную степь, заканчивающуюся вдали на горизонте хребтом круто подымавшихся лесистых гор.
Особенно помнится одна гора, которая выделялась своею голою круглою вершиною. Вглядываясь в эту лысую гору, торчавшую на горизонте, воображению моему все рисовалась почтовая дорога, зигзагами поднимавшаяся вверх. Проходил ли тракт на Иркутск действительно через эту гору или нет, сказать не могу, так как, когда мне пришлось итти по этой дороге, местности я не мог узнать. Вблизи я совсем не то увидел, что представлялось издали, из окна. Долина Енисея, собственно, острова, оказалась поросшей густой лозою. Горы тоже имели другой вид. Очень возможно, что лысая гора, в которую я так жадно вглядывался, оставалась где-нибудь совершенно в стороне от тракта, и я ее так больше и не видел, кроме как из окна тюрьмы.
Однако, как бы там ни было, а до сих пор мне памятна картина, представлявшаяся моим глазам из окна красноярского тюремного замка. Вот виднеется провалье, долина, над которой стелется легкий сизый туман -- там протекает река Енисей; а выше сквозь прозрачный воздух резко вычерчивается на горизонте цепь гор, поросших лесом. Эта даль неудержимо манила меня к себе. Всякий раз, глядя туда, мое воображение разыгрывалось, живо рисуя вольную жизнь среди дикой природы. Мне уже слышался шум громадных сосен, раскинувших высоко над моей головой свои желтые ветви. Я видел полумрак первобытного леса, чувствовал смолистый запах хвой и аромат малины, свесившейся красными пучками до самой земли. Крупные капли росы висели на ягодах, дрожали при малейшем ветерке, переливаясь радужными цветами. И внутри меня самого все дрожало и ныло... Чем бы я не пожертвовал тогда, чтобы только пошататься по тем горам...
Верхний этаж правого крыла тюрьмы, как я уже сказал раньше, был очищен от уголовных. Повидимому, здесь, в этой тюрьме, назначался сборный пункт для политических, следовавших в Восточную Сибирь. Действительно, это так и было. Несколько времени спустя после нашего приезда пустые камеры нашего коридора стали наполняться новоприбывающими. Это были административно-ссыльные, отправляемые в Сибирь преимущественно из южных губерний Чертковым, генерал-губернатором киевским, и Панютиным. Курьезно было то, что нас, лишенных прав и ссыльных на каторгу, везли от Томска до Красноярска на почтовых, между тем административно-ссыльных, т. е. людей, не лишенных прав и ссылаемых без суда в Восточную Сибирь, отправляли из того, же Томска в Красноярск с уголовными этапными партиями. Мы, осужденные, оказывались таким образом на привилегированном положении.
Время, проведенное нами в красноярском тюремном замке среди огромной компании, прошло незаметно в дружеских беседах и взаимном высказывании своих планов и надежд. Общее настроение было возбужденное и даже, если можно так выразиться, возвышенное. Правительство, обострявшее свои преследования, сотнями ссылало "неблагонадежных", а "неблагонадежные" шли в Сибирь, нисколько не чувствуя себя ни подавленными, ни уничтоженными тем обстоятельством, что их ссылали куда-то на край света. Напротив, все глядели бодро в глаза будущему и верили в успех борьбы. Но красноярские ссыльные не представляли собой исключения, и подобным духом были заражены тогда все, прикосновенные к нашему революционному движению. Трудно было допустить, чтобы такое настроение прошло бесследно. В ближайшем будущем невольно поэтому ожидались выдающиеся революционные события.
Свободное копирование
