Мценская тюрьма - 1

Глава седьмая

МЦЕНСКАЯ ТЮРЬМА

 В дороге на вокзалах, когда поезд останавливался, жандармы доставляли нам еду из буфетов в вагон, и при этом их любезность доходила до того, что они советовали нам не стесняться и требовать всего, чего нам хочется, кроме, впрочем, спиртных напитков, запрещенных инструкций. Мы ели, понятно, без стеснения. Повидимому, в руках Судейкина имелась для нашего продовольствия изрядная сумма, иначе, конечно, он не был бы так щедр.

 Большую часть времени Судейкин сидел в своем отделении; но иногда выходил к нам и пытался вступать в разговоры, которые принимали временами необыкновенно странный характер. Нескрываемое враждебное отношение к нему прорывалось у некоторых из товарищей в самой грубой форме. Так, иногда он обращался к кому-нибудь с вопросом и получал в ответ молчаливую презрительную гримасу, или же просто отворачивались от него. Но Судейкина нелегко было смутить. Неоднократно он возвращался к рассуждениям о причинах, породивших наш революционный террор, и высказывал мнение, что правительство ошибочно поступало раньше, часто арестуй мало виновных лиц, которых приходилось потом выпускать; что этим только дразнили людей; что теперь уже не повторится ошибка, которая сделана была хотя бы в так называемом "большом процессе", когда арестованных была целая масса, а потом привлечь к суду оказалось возможным всего двести человек.

 -- Теперь, раз кого мы арестуем,-- говорил он, торжествующе оглядывая нас,-- мы имеем в руках достаточные улики против него, и выпускать не приходится.

 Наконец заговорил он как-то о побеге Стефановича. И в этот раз опять, как и раньше, беседуя со мной, пустился в необыкновенные похвалы.

 -- Вот замечательное дело!.. Вот артистически обделанное дело!..-- говорил он.

 -- Да, дело хорошее,-- заметил ему один из товарищей.

 -- Но особенно меня интересует ключник!.. Я очень, очень хотел бы с ним познакомиться!-- воскликнул Судейкин.

 -- А знаете ли, насколько мне известно, и ключник не прочь познакомиться с вами!-- ответил тот, злобно глядя ему в лицо.

 Слова эти произвели свое действие. Почувствовав в них намек на участь своего несчастного предшественника. Гейкинга, Судейкин сразу замолк, и от его развязности не осталось и следа.

 Судейкин хотел выразить ту мысль, что он интересуется ключником, проявившим такую удивительную выдержку и ловкость в деле, просто как артист подобного рода дел, вовсе не как жандарм или сыщик, стремящийся изловить. Он далек был от этого; он хотел только просто познакомиться с ним, вот как знакомятся вообще порядочные люди между собою. И вдруг такой афронт.

 Он молча удалился в свое помещение и долго оттуда не показывался.

На другой день нашего путешествия на одной из станций мы неожиданно заметили, что вагон наш отцепили и поезд ушел, оставив нас одних на месте. Понятно, мы заволновались; навели справки, что это за станция; оказался Мценск. О Мценске мы ничего не слыхали раньше, кроме разве того, что знали из географии, что это был уездный город Орловской губернии.

 Зачем нас остановили здесь? Что мы будем делать или, вернее, что будут с нами здесь делать? На вокзале мы ожидали не долго. Повидимому, еще с дороги Судейкин телеграфировал, и к нашему приезду здесь уже было все приготовлено. У вокзала стояло девять извозчичьих дрожек, на которых мы тотчас расселись с конвоировавшими нас жандармами (по одному жандарму на человека), и наша процессия двинулась. Судейкин поехал вперед.

 Одноконные дрожки бежали одни за другими, растянувшись далеко в линию по прямой дороге, ведшей с вокзала в город.

 Я ехал сзади и видел следовавшие в известном расстоянии одна за другой серые спины моих товарищей с ярко-желтыми бубновыми тузами и жандармов в полуоборот, придерживавших одной рукой свои шашки и другой слегка обхватывавших сзади конвоируемых. Картина получалась почти что трогательная, и если бы не костюмы, выдававшие все, то прохожие могли бы принять эти пары за нежных друзей, возвращавшихся откуда-нибудь с веселой прогулки.

 Мой жандарм сидел в такой же позе возле меня с левой стороны, и так как дрожки были недостаточно широки для двоих, то поза эта -- в полуоборот -- являлась даже неизбежной. Он поддерживал меня рукою на ухабах, когда дрожки подскакивали, чтобы я из них не вывалился. Я видел, что моя жизнь была им нужна. Я имел цену в их глазах. Меня берегли. Меня кормили, когда я был голоден; одевали, когда мне было холодно; стерегли, чтобы я не упал с дрожек и не сломал себе ноги.

 Но вот мы доехали до города, проехали городскими улицами и выбрались опять за город... Тут мы увидели тюрьму.

 Наши экипажи остановились возле тюрьмы; конвойные пригласили нас сойти с дрожек и повели нас к воротам, проделанным в высокой ограде. Мы вошли во двор, и перед нашими глазами вытянулось здание с двумя рядами решетчатых окон (если не изменяет память, тюрьма была двухэтажная), видимо, заново выбеленное. Глубокая тишина царила в здании и в совершенно пустом дворе, обнесенном кругом высокой стеной, тоже выбеленной. Стук наших шагов о каменные плиты, которыми вымощена была часть двора, гулко отдавался от всех этих молчаливых стен, и, помню, мне сразу сделалось как-то жутко.