А между тем на небе уже звезды меркли; потянуло предрассветным холодом. Внизу под окном прошла "смена"; послышалось бряцание ружей, голоса... Потом опять все стихло. Я слез с подоконника и прилег на тюфяк. Скоро я впал в полузабытье, далеко, впрочем, не сон. так как все слышал. "Соня!.." "Валериан!.." -- проносилось от времени до времени над обширным пустым тюремным двором. Очнулся я от этого состояния скоро и, увидев свет, встал и принялся ходить по камере.
Уголовные арестанты поднялись; из камер доносился шум. В камерах нашего отделения царствовало прежнее молчание. Прошло некоторое время. Я позвал ключника и приказал отворить мою камеру. Выйдя в коридор, я подошел к двери Волошенко и заглянул в дырку: он сидел на своем тюфяке с опущенной головой; волосы на его голове были вз'ерошены; он глядел на пол и поплевывал. Я ничего не сказал ему и удалился от двери. К приговоренным я не решался заглядывать; какой-то необ'яснимый страх удерживал меня от этого. В это время раздался шум двигавшегося конвоя. У входных дверей я увидел кучу солдат и офицеров, спускавшихся по ступенькам в наш коридор. Я догадался, зачем они явились. Тут были офицеры пехотные и жандармские, несколько полицейских, наш тюремный смотритель. Сколько было их всех, сказать не умею, но мне показалось -- очень много. Почти одновременно как-то приговоренные были выведены из своих камер; двери отворялись, и они выходили в коридор один за Другим: Свириденко, Брантнер, Осинский... Я стал с ними прощаться. Брантнер, с рукой на перевязи, улыбался и в эту минуту и лицо его было совершенно свежее; Антонов был по обыкновению бледен; у Осинского губы, словно от лихорадки, ссохлись, и он скусывал их до крови. Не знаю, как мне пришло в голову в ту минуту, но я потребовал ножницы. Кто-то из конвоя дал мне нож, так как ножниц не оказалось. Тогда у всех троих я отрезал по клочку волос с головы; у Осинского трудно оказалось отрезать, и он почти вырвал их из своей головы. Конвойные молча окружали нас, ожидая конца прощания. После этого я ушел в камеру; меня заперли. Я слышал, как вышел в коридор Волошенко, и тоже стал с ними прощаться. Меня в камере стали душить рыдания.
14 мая в десять часов утра их казнили. Вот как описана была казнь в No 5 листка "Земля и Воля" от 8 июня 1879 года.
"В девять часов их повели в контору тюрьмы и по исполнении каких-то формальностей посадили в приготовленную для них карету, окруженную отрядом казаков. Им было предложено посадить с собою в карету и священников, но осужденные отказались. Приехав на место казни, они сами вышли из кареты, отказались от предложения тюремных сторожей вести их за руки и пошли ближе к виселицам. Здесь их поставили рядом, спиной к эшафоту. Ад'ютант сто двадцать восьмого полка прочел приговор; один из осужденных просил позволения проститься с товарищами. Получив позволение, все трое обнялись и поцеловались друг с другом. Один из офицеров в третий раз предложил им принять священника, но осужденные снова отказались.
Палач сбросил с них арестантские халаты и надел саваны, связав предварительно им руки. Ему помогали полицейские солдаты. В эту минуту прискакал ад'ютант Черткова и громко от имени генерал-губернатора спросил: "Не желают ли осужденные раскаяться и принять духовное утешение?" Все трое ответили отрицательно... Палач надел им капюшоны на головы, поворотил лицами к эшафоту и, подталкивая под локти, стал взводить на эшафот. Поставив Брантнера. Антонова и Осинского на скамьи, палач надел им петли на шею и выдернул из-под каждого скамью. Первым повис Антонов -- сразу. Вторым -- Брантнер, застонав и метнувшись раза два. Третьим -- Осинский, на котором петля была надета так, что при падении скамьи голова склонилась в сторону и веревка пришлась не на замычке, а около уха. Осинский стал метаться и судорожно биться ногами.
Полковник Новицкий, беседовавший с напиравшей на солдат толпою и силившийся доказать ей, что вешают разбойников и убийц, обратился к палачу:
-- Что ты сделал? Ведь он мечется?
-- Ничего-с, это сейчас кончится,-- ответил палач.
-- Но ведь он жив?
-- Не беспокойтесь! Это уж мое дело... Будет мертв! Не беспокойтесь!
Новицкий, очевидно, успокоенный тем, что хотя и в страшных мучениях, но все-таки Осинский умрет, продолжал красноречиво лгать перед толпой, об'ясняя ей, между прочим, мучения Валериана тем, что он отказался принять священника.
Через полчаса палач перерезал веревки, и трупы рухнули на землю. Сняли капюшоны... Лица были багровые, с высунутыми языками... Их смотрел врач... Вслед за тем их там же закопали.
После казни отдан был приказ возвращаться войскам с музыкой, и часу в одиннадцатом дня наш слух был поражен оркестром солдатских труб, игравших залихватский военный марш. Какое презрение возбудил во мне, да, вероятно, и у всякого, у кого только сохранилась капля совести, этот неуместный парад! Собраться в количестве нескольких тысяч человек для убийства троих, хотя бы даже и врагов -- неужели это достаточный повод выражения такого военного азарта? И чем тогда отличались эти господа от дикарей Полинезии? Им недоставало только поджарить своего врага и с'есть.
Утром того же дня, т. е. 14 мая, еще перед казнью увезены были из тюрьмы на железную дорогу приговоренные женщины: Армфельд, Ковалевская, Лешерн, Сарандович и Потылицына. А спустя некоторое время (недели две однако прошло) отправили и остальных нас на каторгу.
Свободное копирование
