Между тем как наша тюремная жизнь протекала вышеописанным образом, в это время совершилось событие, оказавшее самое решительное влияние на нашу участь: 2 апреля 1879 года произошло покушение на жизнь царя, вслед за которым был издан высочайший указ об учреждении шести временных генерал-губернаторств. Об'явлено было военное положение, и политические дела были переданы в ведение военно-окружных судов. Прокурор военно-окружного суда, полковник Стрельников, принялся за составление обвинительного акта по нашему делу.
Обвинительный акт вручен был нам в двадцатых числах апреля. Обвинения, составленные на скорую руку, без достаточного знакомства с делом, бросались в глаза своею бездоказанностью и с юридической точки зрения не выдерживали критики. Нас обвиняли в составлении заговора, хотя многие из нас друг с другом не были знакомы; так, например, я только в тюрьме познакомился с Стеблин-Каменским, Феохари и Романом.
Суд был назначен на 30 апреля. Обвиняемых было четырнадцать человек (в числе их неожиданно для нас попала квартирная хозяйка с ее сестрой; видимо, это нужно было для того, чтобы суд мог вынести хоть один -- два оправдательных приговора). Чтобы придать больше гласности процессу, мы обратились, конечно, письменно к петербургским адвокатам с приглашениями для защиты; но спустя некоторое время нам об'явили, что мы должны брать защитников местных, прикомандированных к киевскому военно-окружному суду, т. е. лиц если не подчиненных, то во всяком случае зависимых от нашего обвинителя -- Стрельникова. Тогда ради протеста мы решили совершенно отказаться от защиты.
30 апреля часу в шестом утра по нашим камерам разнесена была новая арестантская одежда. Мы переоделись, начиная с рубахи и кончая котами, и нас вывели из тюрьмы. Всех нас было восемь человек, остальные шесть обвиняемых по нашему делу, женщины, были увезены из тюрьмы в суд раньше. Выйдя за ворота, я увидел огромную красивую карету с окнами по бокам, в которой вделаны были железные решетки, и множество конвойных казаков, жандармов и полицейских.
Мы, все восемь человек, совершенно свободно разместились на мягком сидении этой кареты, и наша процессия двинулась. Впрочем, то нельзя было назвать процессией, а скорее какой-то скачкой, так как мы не ехали, а прямо мчались. Впереди всех летел в фаэтоне полицеймейстер; за ним -- жандармский офицер. Карета наша окружена' была скакавшими верхом казаками с пиками наперевес, точно они шли в атаку. Мы промчались городскими улицами, не встретив почти ни одного цивильного человека. По всем этим улицам прекращено было сообщение. Всюду стояли полицейские, а на перекрестках видны были шеренги солдат. Киевские власти, повидимому, боялись уличной демонстрации, но эти преувеличенные меры строгости придали нашему проезду торжественный характер. Под'езжая к зданию военно-арестантских рот, мы увидели окна, буквально облепленные головами любопытных, и едва наша карета поровнялась с фасадом здания, как оттуда раздалось "ура!" Таким же криком встретила нас и гимназия, мимо окон которой пришлось проезжать.
Свободное копирование
