Теперь, когда я вспоминаю мое гимназическое прошлое, оно мне представляется каким-то сплошным мраком с одним только быстро промелькнувшим лучом света -- пироговским временем, мелькнувшим как сон -- до того это время не походило ни на то, что было до него, ни на то, что было потом, после него. Допироговская гимназия -- это настоящая казарма; инспектор Дельсаль когда угодно мог высечь; мог налететь как дикий бык надзиратель Корсун и выдрать за чуб; приходилось постоянно наталкиваться на "свиное рыло" Антониковского... Но ни Корсун, ни Антониковский не подслушивали и уж во всяком случае не доносничали; при их крайней грубости они все-таки были, несомненно, добрые люди.
В период "обрусения" гимназия сделалась хуже казармы -- она превратилась в полицейский участок. "Обрусители" не дрались и даже не ругались, но чуть-что -- исключали из гимназии. Все это были люди на подбор крайне бессердечные.
Что такое представлял из себя, например, директор немировской гимназии Сорокин? Сухопарый, лицо бледное, одутловатое, в бородавках, прямые волосы, точно из соломы, и совершенно оловяный взгляд! В этом взгляде напрасно станете искать человеческое выражение: никакого выражения в нем нет, да и быть не может, так как это совсем не человек, а чиновник, мумия, вооруженная неограниченною властью по отношению к нам, ученикам, присланная высшим начальством специально для того, чтобы нас подтянуть. Войдет бывало в класс; мы встанем; он остановится перед нашими скамьями и, устремив глаза в угол (он никогда не смотрел нам в глаза), об'являет о чем-нибудь. От всего, что бы он ни совершал, веяло сухостью; даже походка его была какая-то деревянная.
Инспектор Кривоносов был попросту выражаясь, сыщик -- правая рука Сорокина. Такой же сыщик был и инспектор каменецкой гимназии Тулуб. Подкрасться ночью под окно ученической квартиры с тем, чтобы подслушать и подсмотреть, сделать обыск в вещах, наконец просто полезть бесцеремонно рукою в карман ученика -- было для него обыкновенным делом. Раз как-то из кармана одного ученика шестого класса Тулуб вытащил несколько фотографических карточек, и одна из них оказалась карточкой его хорошенькой толстенькой супруги... Надо было видеть, как он при этом смутился!
Директор каменецкой гимназии Коленко по виду не походил на Сорокина: полный, румяный, точно накрашенный, с узенькими бакенбардами, гладко зачесанными наперед, небольшой нос крючком и пара змеиных глаз. Говорил он тихо, сквозь зубы, и всегда при этом улыбался его широчайший рот. Нужно вообще заметить, что господа "обрусители" не любили "шуметь" -- не то что Дельсаль, который бывало так орал, что слышно было на два квартала.
Один учитель -- из тогдашних оппозиционеров -- сравнивал переживаемое время с горшком кипящей воды. "Весь сор,-- говорил он,-- "лежавший на дне горшка, поднялся наверх. Однако потерпите немного,-- продолжал он,-- вода перестанет кипеть, и сор опять опустится на дно". И в самом деле, освобождение крестьян, польское восстание, последовавшая затем реакция и "обрусение" -- все это очень походило на кипящую воду, и нельзя не признать сравнения метким. Но что касается надежды, высказанной в заключение, то -- увы! -- ей так и не довелось осуществиться, и сор, всплывший тогда, т. е. назад тому лет сорок, со дна горшка, так и не опустился больше на дно, а в настоящее время он, кажется, даже крепче держится наверху, чем когда бы то ни было.
