Гимназия - 7

 От Немирова до селения Луки-Барской, куда я с братьями ездил на праздники и каникулы, надо было проезжать около десятка деревень, и, помню, редкую деревню удавалось тогда миновать без скандала. Обыкновенно при в'езде, у так называемой "царины" (в'ездные ворота в село), из сторожевой будки или землянки выскакивало несколько человек "вартивныкив" (т. е. сторожей) с огромными дубинами в руках, а иногда даже с пиками, и неистово кричали: "Сто-ой!"... Одни хватали лошадей за удила, другие окружали бричку и требовали паспорта. Поднимались об'яснения, почти всегда сопровождаемые криками и бранью. Перепуганные лошади с задранными вверх головами, метались из стороны в сторону; "вартивныки" усмиряли лошадей: били их по головам палками... Нередко ломали экипаж... Это уж, конечно, лошади, а не "вартивныки"...

 Много подобных сцен живо встает теперь в моей памяти. Конечно, на лбу у нас не было написано, что мы не поляки; крестьяне же Подольской губернии привыкли видеть во всяком "пане", т. е. человеке привилегированного звания, непременно поляка и вымещали свою злобу.

 В Киевской губернии крестьяне по собственному почину организовали партизанские отряды, которые гонялись за отрядами повстанцев, всюду преследуя и избивая их самым беспощадным образом. Мне лично не пришлось видеть ни этих крестьянских отрядов с их атаманами (впоследствии попадались мне в руки брошюры с портретами этих атаманов; между прочим один из них был изображен с медалями, висевшими поверх его свиты, полученными им за усердную службу царю), ни их зверских расправ с повстанцами. Нужно заметить, что в Подольской губернии, несмотря на то, что эта губерния лежит ближе к Польше, "повстание" проявилось слабее, чем в Киевской, где появлялись польские отряды. Возле городка Таращи, Киевской губернии, произошла, между прочим, стычка у русского отряда с повстанцами. Рассказывали, что после этой стычки местные крестьяне пробуравливали сверлами головы раненых поляков, отрубали им пальцы, чтобы овладеть перстнями и т. п.

 Подобных ужасов, повторяю, мне не довелось быть свидетелем, но и то немногое, что я видел, служит прекрасным доказательством глубокой вражды крестьян-украинцев к помещикам-полякам.

 Нахожу уместным отметить здесь следующий факт: относясь враждебно к действиям русской полиции при усмирении восстания и сочувствуя полякам, я не мог, само собой разумеется, относиться сочувственно к "вартивныкам" или, говоря яснее, к нашим крестьянам, игравшим в руку русского правительства. И действительно, долгое время вспоминал я с недобрым чувством об этом союзе крестьян с полицией, но это дурное чувство с течением времени стало сглаживаться, видоизменяться и в конце концов -- как это ни странно может показаться, но это так -- из отрицательного, превратилось в положительное, так как именно эти воспоминания о проявившейся в шестидесятых годах ненависти крестьян к помещикам и служили впоследствии времени (во время "хождения в народ"[1]) для меня незыблемыми доказательствами революционности крестьянской массы. Правда, революционность эта была несколько подозрительного характера, так сказать, "с разрешения начальства", но последнему обстоятельству я не придавал тогда важного значения.

 Чтобы разобраться в этой видимой путанице, я должен припомнить, что в развитии наших народнических чувств и понятий, как известно, не малую роль сыграло самобичевание и покаяние; в качестве привилегированных и дворян, по нашим взглядам, мы, так сказать, по самому своему положению были врагами народа; значит, выходило, что так нам и надо было! Поделом таскали нас тогда по холодным и волостным правлениям, колотили наших лошадей палками по головам, ломали экипажи... И чем безобразнее вспоминался какой-нибудь факт грубой, варварской расправы крестьян с помещиком, тем больше крепла моя вера в революционность народа.