Постоянное наше самооправдание -- это, мол, еще грех не велик, и самоуверенная мысль -- "до большего себя не допущу". Но горький опыт всем нам много раз показал, что раз начатый грех, особенно -- разрешенный себе, -- овладевает человеком, и возврат от него почти никому непосилен.
Характерно, что главные две формы сумасшествия -- мания величия и мания преследования возможны только при самолюбии и являются формами греха -- гордости.
Ходят среди нас живые мертвецы, со смертью души прежде смерти телесной, не имеющие и надежды на ее воскресение, так как здесь мы подготовляем жизнь будущего века -- и есть души, уже как бы воскресшие до смерти тела, -- делом, опытом, любовью доступные высшей жизни духа.
В нашем сумрачном мире даже сияние всякой добродетели отбрасывает тень; смирение -- малодушие и лукавство; доброта -- несправедливость; правдолюбие -- грубость и требовательность. Мы же, склонные видеть всегда худшее, видим прежде всего, а иногда и только -- тени. Для наших грешных глаз кроткие -- слабы и не просты, молитвенные -- эгоистичны и сухи, щедрые и нестяжательные -- бесхозяйственны и моты, созерцатели -- ленивы. Способность видеть во всем, даже в хорошем, темную сторону показывает не столько наличие этой темноты, там где мы ее видим, как точно обличает нашу темноту и общую греховность.
Надо не только переносить невзгоды, но и видеть в них руку Властителя судеб.
... Скажу Вам, к чему я давно пришел из чтения свв. отцов: периоды скудости вполне естественны, и их надо переносить с терпением и благодушием. Эти периоды укрепляют в нас смиренную мысль о нашем бессилии и принуждают все надежды на оживление нашего сердца возлагать на Бога.
Многое облегчалось бы для нас в жизни, многое стало бы на свое место, если бы мы почаще представляли себе всю мимолетность нашей жизни, полную возможность для нас смерти хоть сегодня. Тогда сами собой ушли бы все мелкие горести и многие пустяки, нас занимающие, и большее место заняли бы вещи первостепенные.
Жизнь идет негладко, и эта "негладкость" делается уже какой-то привычной нормой; наше былое благополучие так далеко (и внутренне далеко, не только внешне), что даже не вздыхаешь о нем. Конечно, это общее место, давно всем известное, особенно нам, русским, что страдания полезны для души; но я недавно как-то по-новому пережил этот трагизм. Наши трудности и горести, если мы их несем добровольно (соглашаемся на них), питают и укрепляют душу, они непосредственно превращаются в богатства духовные -- "кратковременное страдание производит в безмерном преизбытке вечную славу" (2 Кор. 4, 16, 17); это благодатный ветер, надувающий паруса нашего духа...
Важна не "праведность" сама по себе, -- праведны были и фарисеи, но ложной праведностью (основанной не на том, на чем надо, т. е. на любви, вере), праведностью наружной, надменной, ложной, трижды неправильной. Все добродетели без смирения ничто.
Какова наша праведность, посколько она у нас есть, -- не совмещается ли она с грехом? Не формальна ли она, не тщеславна ли?
Старушка X, которая считает себя окончательно благоустроенной религиозно, когда я ей приношу что-нибудь почитать: "Ах, вот это совсем моя мысль, это надо выписать!" Самолюбивый человек безнадежно слеп и одинок: ничего ни в мире ни в людях он не увидит кроме себя и своего.
Сама по себе ограниченность человека не есть глупость. Самые умные люди непременно ограничены в ряде вещей. Глупость начинается там, где появляется упрямство, самоуверенность, т. е. там. где начинается гордость.
Зло и добро не есть совокупность добрых или злых поступков; это злая или добрая сила, владеющая человеком. Безмерен этот напор зла, сила этого начала. Мало имеют значения (религиозного) поступки сами по себе. "Хорошие" по результату дела (накормить, помочь и т. д. ), могут быть злыми по существу, исходя от человека, одержимого злом; и неудачные, глупые, даже вредные дела могут быть добрыми -- исходя из доброго источника, имея добрые побуждения.
Часто мы не грешим не потому, что победили грех, внутренне его преодолели, а по внешним признакам -- из чувства приличия, из страха наказания и проч. ; но и готовность на грех -- уже грех сам по себе.
Но внутренний грех, не исполненный, все-таки менее совершенного: нет укоренения в грехе, нет соблазна другим, нет вреда другим. Часто есть пожелание греха -- но нет согласия на него, есть борьба.
