Мы подробно обследовали Кадиевку — крупнейший в округе центр угледобычи. Именно Кадиевский центр был на подозрении как анкилостомозный, о чем сообщил доктор Струков на предварительном совещании в г. Сталино.
Мы обследовали условия жизни шахтеров. Основным источником водоснабжения был лежащий в нескольких верстах пруд. Имелся, правда, водопровод, но работал он с перебоями. Жилищный вопрос стоял остро.
Канализации не было. Все это способствовало распространению глистных заболеваний. Наиболее полно мы обследовали те шахты, которые находились на подозрении. Рабочих не пришлось агитировать. Они сами приходили в лабораторию. Одним из самых сильных пропагандистских моментов было то, что мы сообщали рабочим результаты обследований.
Отвлеченные представления претворялись в конкретные, когда шахтер узнавал, что у него обитает такой-то паразит (который к тому же по возможности ему демонстрировался в виде препарата), что он является для него источником тех или других страданий. Он осознавал всю жизненность проводимых мер, когда по записке от экспедиции получал соответствующее лечение.
Ни от одного рабочего мы не слыхали недоброжелательного слова по поводу нашей экспедиции. О равнодушии и говорить не приходилось. Наоборот, на каждом шагу мы видели огромную активность рабочих: их все интересовало, им до всего было дело, начиная с больших вопросов внешней и внутренней политики нашего государства и кончая теми задачами, которые стояли перед нашей гельминтологической экспедицией.
Еще одна черта бросалась в глаза: любовь рабочих к Донбассу, к своим шахтам, их требовательность к администрации, заинтересованность в повышении добычи топлива и ясное понимание того, как нуждается наша страна в угле и какую роль он играет в развитии экономики.
В моих записях, сделанных в Донбассе во время этой экспедиции, есть упоминание об одном интересном разговоре с забойщиком шахты имени Ильича. На него я обратил внимание в первое же собеседование с рабочими. Он стоял в первом ряду, огромный, хмурый, внимательно слушал беседу и изредка переспрашивал. Переспрашивал, видимо, не потому, что не слышал, а потому, что хотел все ясно понять. Меня интересовала его реакция, я видел, как часто на его лице появлялось крайнее изумление.
Он первый подошел к нам зарегистрироваться и, обращаясь ко мне, спросил:
— А доклад читать будете? Послушать бы еще: интересно. Вишь как, значит, дело-то обстоит — в нас самих паразиты живут и кровь шахтерскую сосут. Занятно.
А потом я слышал его густой бас, когда говорил он со своими товарищами шахтерами, что из самой Москвы приехали, чтобы освободить их от паразитов — червей, которые «внутрях у рабочего человека живут и доселе пока еще здравствуют».
Наши лекции, как я уже говорил, шахтеры слушали с огромным интересом, а этот мой знакомый пришел к нам в лабораторию. Он с большой осторожностью подошел к микроскопу. Рабочий все хотел знать и просто засыпал меня вопросами.
Мы разговорились, и он рассказал о себе. На шахту пришел в 1903 году, плохо тогда жили: беспросветно и бесправно.
— А теперь жизнь у нас не узнать, — говорил шахтер, и голос у него был довольный, тон хозяйский, а на лице, изъеденном угольной пылью, выражение гордости. — За границей удивляются, как мы жизнь быстро переделываем.
Старый рабочий, видя наш интерес к его рассказу, приосанился, развернул широкие плечи и повел разговор более обстоятельно, с сознанием того, что представляет славную шахтерскую гвардию:
— Да, жизнь совсем иная стала, — говорил он. — Конечно, не все еще на отлично, но к тому идем. Бараки для общежития новые выстроили. Комнаты хорошие, никого не стыдно там принять. Есть еще и грешки кой-какие: парни иной раз с девчатами нехорошо обходятся, бутылочку раздавят, и драки бывают. Ничего скрывать не хочу, но все это от несознательности, старый-то мир не сразу отступит, бороться с ним надо. А у нас для этого и клуб есть, и лекции читают, библиотеки пооткрыли, с неграмотными и малограмотными занимаются в кружках.
Подробно, с гордостью он перечислял все то новое, что появилось в Кадиевке за последнее время. Но очень хотел быть объективным и потому часто останавливался и как бы в скобках говорил:
— Оно, конечно, и в «каютах» еще живут, но это временно, строить будут больше… Саночники еще есть, профессия эта никудышная, хуже некуда, но эта работенка уже отмирает… Пневматических молотков, врубовых машин еще мало у нас, но не все сразу делается. Я как в первый раз увидел врубовую машину, так ребятам и говорю: вот что значит Советская власть. И всяк знает — будет у нас их много…
Потом он стал говорить о мировом империализме, который «хотел бы нас слопать с ножками и рожками, но этому никогда не бывать».
— Вот взять червей, — говорил старый шахтер. — Да раньше хозяевам плевать было на нас: хоть бы все черви мира на нас набросились и стали бы жрать, они бы пальцем не пошевелили. А теперь как дело обстоит? Видишь, целой группой из Москвы приехали нас лечить. Мы все понимаем и очень благодарны и Советской власти, и вам. Большое это дело. И хоть капиталу у нас сейчас маловато, а на это дело деньги дают — значит, большая забота у нас о человеке. За то, что вы о людях думаете и своей нелегкой работой занимаетесь, очень мы вас уважаем.
…Мне было чрезвычайно приятно именно от шахтера услышать высокую оценку нашему труду.
10 августа закончилось обследование горнорабочих шахты имени Ильича. Мы осмотрели 342 горнорабочих, из них 245 работали под землей. Было установлено, что 26,7 процента всех исследованных нами подземных рабочих заражены глистами и что доминирующей формой является власоглав. Об этом я сообщил горнякам шахты на специальном собрании. Проводилось оно на самой шахте перед спуском рабочих в шахту, причем я рассказал им о мерах профилактики.
Прием материала для анализа от рабочих этой шахты был приостановлен. И тут-то выяснилось истинное отношение шахтеров к деятельности экспедиции: началось паломничество в лабораторию отряда с настойчивой просьбой «сделать исключение» и принять от них материал для исследования; почувствовалось, что работа экспедиции им понятна, необходима. Чтобы ясно осознать положение вещей в тот период деятельности экспедиции, необходимо представить себе следующую картину: вереницы посетителей с листочками о наличии у них паразитов тянутся к поликлинике, чтобы лечиться; встречный поток движется по направлению к экспедиционной лаборатории с просьбой подвергнуть их гельминтологическому анализу. Нам буквально не хватало суток.
С июля по октябрь 1925 года экспедиция развернула работы в четырех округах: Артемовском, Луганском, Сталинском и Шахтинском. В итоге было охвачено гельминтофау-нистическим обследованием около 7 с половиной тысяч человек, главным образом горнорабочих каменноугольных копей, а равно положено начало изучению гельминтофауны разных видов животных.
Подводя итоги обследований, мы сделали вывод: бассейн свободен от анкилостомидозов. Но мы настойчиво обращали внимание органов здравоохранения и профсоюза горняков на возможность появления в Донбассе этой опасной инвазии — ее могли занести рабочие других каменноугольных бассейнов. Члены экспедиции разработали профилактические меры по охране населения Донбасса от анкилостомидозов.
Экспедиция, однако, установила здесь широкое распространение других гельминтозов. Средний процент зараженности населения гельминтами составил 29,4. Гельминто-фауна была весьма пестрой: мы обнаружили 14 видов паразитических червей.
Работая вечерами в артемовской гостинице над экспедиционным материалом, мы с Р. С. Шульцем пришли к выводу о необходимости издать хотя бы небольшую книгу по медицинской гельминтологии для практических врачей. Ведь в 1925 году подобной литературы не существовало. Писать на эту тему было некому. В учебнике Е. Н. Павловского «Паразитология человека», конечно, были гельминтологические главы, но характеристика заболеваний там полностью отсутствовала.
В 1929–1931 годах вышла в свет наша с Шульцем совместная работа: два тома «Гельминтозы человека». Это было первое руководство в нашей стране по медицинской гельминтологии.
Свободное копирование
