24 ноября 1998 г.
…Убили Галину Старовойтову. Даже меня, всегда считавшую ее очень талантливой, с прекрасной речью, с умением додумывать каждую ситуацию, о которой она высказывалась, она иногда своей безупречностью раздражала. До чего же мы, Россия, искорежены жизнью, что даже человека, едва ли не полностью отвечающего твоим собственным критериям, не можем стопроцентно принять… Впрочем, может быть, это был страх неосознанный, за нее, за политику, какую она упорно, очень упорно, очень последовательно, очень убедительно, очень наглядно демонстрировала, — одной ей присущей манерой. И у нее было безупречно развито внутреннее этическое чутье. Высокая духовная квалификация была вызывающе для ее противников наглядна в ней. Иногда хотелось как-нибудь сказать кому-нибудь из ее окружения: пусть не столь раздражает спикера, пусть не так настойчиво требует слова в ряду выступлений представителей фракций. Но ведь и это было бы неправильным – она была независимым депутатом, сама – как фракция. А голубчики - мужчины в Думе - на 95 процентов, – не говоря даже об их политических разногласиях, просто по-мужицки, по-российски – хамы. Никто ни разу не сказал: дайте же независимой женщине слова. Никто и ни разу. А ведь она была права – практически во всем. Плата за глупость власти.
…Я плачу, плачу уже четвертый день: организм не выдерживает, словно внутри обрывается связь с надеждами, пусть и трудными, пусть и многолетними, приоткрывшимися в августе 1991 года, в Белом Доме, где были прожиты вдохновенные 2,5 суток вместе с другими, выходит, очень наивными людьми, хотя и было их несколько сот тысяч за стенами Белого Дома. И были они (внутри дома) и вне его – далеко не самые темные— и по квалификации, и по моральному потенциалу. Самая большая ошибка Ельцина – отказ от запрета занимать бывшей номенклатуре правительственные и высшие чиновничьи места. Отказ – и от услуг Явлинского как премьер-министра.
…А теперь чувствуешь, что ты ослабел и можешь только плакать.
…И денег нет…
И страна, где расстреливается самое лучшее. ( О бандитских разборках нет речи здесь). Додумывать страшно. Не думать – не получается.
…Господи, все-таки дай здоровья президенту: символический 2000 год может сам по себе подействует на людей так, что они не будут выбирать в президенты негодяя, за которым потянется вся негодяйская рать.
Сколько же нужно человеку сил, чтобы поддерживать в себе и близких течение жизни. Да и само твое присутствие в стране ведь тоже пока еще полезно: вот, каковы осколки надежды, точнее — ее фитилек.
…И все-таки боль людей не соединяет, а разделяет. Хотя бы тем, что человек не хочет наваливать на других, живущих с болью, еще и свою боль: ресурсы жизни у каждого не бесконечны. И приличный человек это интуитивно понимает. А в то же время приличным людям время объединяться. Иначе – общее поражение, поражение всех принципов, хребтов и хребетиков, и жизни, приемлемой для приличных, нормальных людей.
…Денег нет настолько, что не решаюсь потратиться на письмо (правда, с газетами, где опубликованы Наташины пушкинские портреты) в Панаму, боюсь, как бы оно не обошлось в 50-80-100 рублей. А тут еще счет пришел за 2 субботние минуты телефонного разговора с Наташей – 23 рубля.
Валя делает ежедневно десятки движений, чтобы добыть деньги: надеется, что появятся они. Но пока… Даже он говорит: но у меня еще пенсия есть; да, есть – воробьиные слезы.
Моя задача – держать себя в руках, перестать плакать, выполнять свою долю работы – но так работать, честно признаться, надоело, организм уже не хочет так работать, как приходится: и руками, и головой. Главная причина, конечно,— возраст, усталость, безотпускность, отсутствие морального отдыха, отдыха от душевных перенапряжений, и, может быть, просто и от физических.
Ванюша, вроде, стал понятливей в том, что от него хотели бы: хотя бы коротких объяснений – куда, зачем, почему несется, не звонит, когда долго нет, не оставляет обратного телефона и т.п. мелочи, которые в семье так важны.
…Валя все еще вынужден принимать В. таким, какой он есть. …Я же бы в другом разе, что называется, руки бы ему не подала. Казалось бы, человек относится к «цеху поэтов», нравственность же его удивительно прагматична: только собственное выживание в «верхних» слоях «общества». Ну, да бог с ним. Я, наконец, это окончательно поняла и мне стало от этого легче. Никаких, что называется, претензий. Эта персона попросту перестала меня беспокоить. И обида тоже на него, как отошла. Жаль только, что не поняла я этого раньше, что ждала чего-то нормального от этого человека; жаль, что именно такой человек прибежал к нам за сотрудничеством в конце 1991 года, затем в январе 1992. Он ставил только на Валину порядочность, совсем не собираясь ответствовать тем же, и это надо было понять мне, и мне же не нужно было от него ничего приличного и ждать. А я ждала… Дура…
Может, несколько оправдывает меня то, что обличье-то было интеллигентское – «свой брат» для Вали, поэт – вроде того…
Свободное копирование
