Память всё-таки подводит. Ещё две короткие истории из Кушки.
Позже мама рассказывала, как ангина скрутила меня настолько, что нас положили в госпиталь, где меня буквально вытащили с того света. В моей памяти очень отчётливо сохранились бредовые картины, где я перемещаюсь непонятным образом под нависшим свинцовым небом вдоль дороги, уходящей в серую бесконечность и пытаюсь считать такие же серые бетонные столбы на обочинах, но какой-то угловатый предмет в горле отвлекает и мешает дышать. И это бесконечное ожидание белого халата со шприцами.
Второй момент наоборот – радостный и, почему-то, ярко освещён солнцем! Мы едем в такси по брусчатке, вдоль салона автомобиля от водителя под заднее сидение тянется какой-то короб. С годами я соображу, что это московское такси «Победа». Потом длинный коридор в коммуналке. Из коридора справа и слева двери в жилые комнаты, а в торце дверь на лестничную клетку. Я шарашусь по ступеням и по коридорам, ору благим матом, поскольку двери и коридоры очень похожи, а откуда я вышел - никак не вспомню.
Потом огромная площадь, длинная очередь и мама, наклонившись, шепчет, что шуметь нельзя. Там внизу, в полумраке, лежат два человека под большим прозрачным пузырём. Руки у них сложены на нижней части груди, а грудь каждого почему-то незаметно переходит в покрывало, словно туловища утонули. Они вовсе не похожи на картинки, которые мы все хорошо знаем.
И, последнее, самое незабываемое: в центре главного торгового зала первого этажа «Детского мира» по периметру огромной круглой витрины бегает игрушечный поезд по игрушечным рельсам во главе с почти настоящим паровозом!
Потом долгая и интереснейшая жизнь в купе вагона, мелькающие пейзажи, так не похожие на каракумские. Этот неповторимый паровозный дух, проникающий снаружи.
Потом низкое небо, мелкий дождь, деревянные тротуары, большой деревянный дом. Барабинск. Мы остановились у дальних родственников (я до сих пор не знаю степени этого родства)- дяди Феди и тёти Лизы. Через несколько дней за нами приезжает младший брат отца Семён на своей полуторке. Едем очень долго по раскисшей и разбитой телегами дороге. Перед мосточком через реку Семён попросил нас покинуть машину и по хлипким доскам переправил свой аппарат на другой берег.
Деревня Зоново. Бабушкина изба покрыта дёрном, на задах, за постройками для живности, огород, а за ним спуск к реке Омке. Я ужасно боюсь гусей и свиней, к собаке отношение полегче. Волчок, похоже, не возражает. Но больше всего поражает моё воображение дядя Саша, муж младшей сестры отца тёти Вали. Я с восхищением смотрю на этого усатого красавца в коверкотовой гимнастёрке, перепоясанного офицерским ремнём. Синий габардин галифе и отменные хромачи, которые свешиваются из плетённого ходка, когда дядя, пустив вожжи волной вдоль спины Серка, трогает с места.
Тогда я ещё не знал, что этот гвардейский капитан носит в себе более сорока осколков, и его регулярно увозят на лечение в райцентр Чумаково, где и закончится через несколько лет его жизненный путь, и морфий лишь не намного поможет ему уйти полегче и побыстрее.
Тогда я ещё не знал, что он за войну сменил немало тридцать четвёрок, немало экипажей. На Курской дуге его танк успел сделать несколько выстрелов, но был подбит. Старшина был убит на месте, остальные успели покинуть машину и отбежать, когда взрыв боекомплекта отшвырнул башню, чёрт знает куда. От старшины случайно нашли кусочек сапога, на котором была приметная заплата из трофейного хрома. К своим выбирались поодиночке.
Дядя Саша помнил, что шёл по ночной дороге, и перед ним мелькали лохматые пулемётные трассы, но его больше беспокоил кусочек носа, срезанный осколком и ещё на чём-то державшийся. Потом трассы пропали, зато появились наши разведчики. Они и вывели. Потом госпитали, опять бои и так до конца войны. В Германии они отводили душу, пили, насиловали, убивали. Родовитых родственниц после утех вязали одной ногой к дереву, а другой к танку…
После войны он был единственный, вернувшийся живым в деревню. Так и стал председателем колхоза «Рассвет». Я с завистью смотрел на его сына Генку, который был на целых девять месяцев старше меня и отец доверял ему поить Серка в реке.
Там я узнал впервые вкус жареной картошки из русской печи, запахи дикой ромашки и полыни. Возвращаясь, отец взял бабушку с собой.
