Кровопивственный градЪ - 21

      21

      Только год мы с Серёгой успели поработать в одной упряжке, и это был удачный, плодотворный год. Считаю, что сами успели сделать немало, но и вознаграждены были по заслугам. Особенно я. Хлопотами Сергея в начале 1978 года я с семьёй нежданным образом очутился в новенькой однокомнатной квартире в самом центре города. Не могу представить, чего ему это стоило. Я ведь, как обычно, даже пальцем о палец не ударил.

      Даже ордер на это жильё представляет собой невозможный, немыслимый для тех времён документ, хотя все подписи и печати на нём подлинные. Выданный на моё имя, он в графе “Члены семьи” содержал записи: “Коржов Дмитрий Александрович – сын” и “Сулима Светлана Николаевна – мать сына”. Слыхали ль вы про такую степень родства? То-то же! А я исхитрялся ещё и злоупотреблять демонстративной неузаконенностью нашего гражданского состояния, поскольку именно этим фактом, как дрючком, отбивался от назойливых приглашений вступить в ряды тогдашней правящей (она же единственная) партии.

      “Разве ж может быть коммунистом человек, пренебрегающий государственным признанием своего семейного статуса?!” – изображая, по мере способностей, сокрушённость в её крайней степени, отбивался я от усердных агитаторов. “У меня ведь даже жена – не жена, как у всех, а мать сына!” – и предъявлял сомневающимся анекдотический ордер.

      *  *  *

      Ну, как принято было в то время при вселении в новенькую квартиру, немедленный ремонт. Потом покупка обстановки. Ремонт, ещё ремонт! Морока с переводом Митьки в садик поближе. Хорошие перемены, но душу не покидала постоянная тревога, готовая плавно перейти в уныние. Всё, чему надлежало состояться, состоялось; больше желать было нечего. Я ещё не дожил до тридцати, а жизнь уже представлялась устаканенной навеки, и вместо покорения новых вершин впереди открывалась перспектива неопределённо долгого хождения по кругу. Я в детстве на шахте ещё застал таких лошадей; все эти инвалиды подземного труда были слепыми, и какие резоны побуждали начальство содержать их на конном дворе, мне и теперь непонятно. Конину у нас не ели.

      Весной 1978 года Александровский полупроводниковый осиротел: руководство министерства перебросило нашего директора Никулина вытаскивать из болота кишинёвский завод сходного профиля. Возбуждённый известием муравейник сразу зашевелился в предвкушении грядущих радостей от новой метлы.

      Кое-кто, в их числе и Суслов, уехали вместе с Никулиным, кому-то достались освободившиеся должности. Белецкий, предсказуемо назначенный директором, вскоре вернул меня в производство кристаллов. Этого требовала изменившаяся обстановка, а я особо не упирался, потому что желание перемен полностью овладело мною, и хотя пока не приобрело ещё реальных очертаний, всё равно должно было привести в итоге к бегству из опостылевшего города. И скорее всего мой путь лежал в Кишинёв.

      Я уже приценивался к Зеленограду, потому что это был центр и пуп электронной промышленности страны, но там интерес ко мне угас мгновенно, как только кадровики выяснили, что я не располагаю московской пропиской. К тому времени я успел побывать в командировках на множестве родственных предприятий, расположенных, как правило, в столицах республик и областных центрах: Киев, Рига, Минск, Воронеж, Брянск, Запорожье, Калуга. Но западноукраинский город Ивано-Франковск, на моей детской памяти переименованный из Станислава, я посетил за свой счёт и по своей инициативе. Вот здесь ко мне отнеслись гораздо приветливее: позволили осмотреть завод, предложили заполнить многочисленные кадровые анкеты.

      Отвечая на их стандартные вопросы, я в который раз обречённо сознался, что в плену и в оккупации не был, потому что не успел родиться, заграниц не посещал, из Партии не исключался, поскольку не был в неё принят. Вопросов о членстве в пионерской организации в анкете, к счастью, не было. Потом меня удостоил аудиенции сам директор Цыба, который по итогам беседы внятно высказал пожелание иметь меня в числе своих работников.

      Обнадёженный сверх всяких ожиданий, я вернулся в Александров ждать вызова. А в доказательство тамошнего благоденствия привёз домой полный портфель разных копчёных колбас и прочих мясных деликатесов, доставшихся мне действительно без всяких очередей, что в любом месте России, будь то даже и Москва, уже несколько лет могло считаться фантастикой. Правда, с продавцами, чтобы их расположить, приходилось говорить по-украински. Привитый мне в Инкубаторе, однако здесь не употребляемый полтавско-киевский диалект воспринимался местным населением всё же благосклоннее, нежели ненавистная речь москаля. Ну, это не проблема, потому что Света тоже не только хорошо владела украинским, но и любила его – так же, как и я. А Дмитрий адаптируется, какие его годы.

      Колбасы Митька поделил честно, по-братски. “Вы большие, пусть вам будут большие, толстые колбасы. А я маленький, и колбаски мне достанутся маленькие” – так объяснял свой – несомненно, логичный и, несомненно, справедливый – выбор пятилетний Дмитрий А, присваивая себе изрядный пучок деликатесных охотничьих сосисок. Ох, не дура была у Митьки губа даже в ранней молодости! Стоило мне или Свете зазеваться, он тут же выгрызал из куска рокфора нежную, пронизанную благородной плесенью сердцевину, оставляя родителям совсем не такую вкусную оболочку. И теперь, спустя тридцать лет, мой старший сынуля ой какой не дурак не только пожрать, не только поговорить о еде, но и собственноручно приготовить что-либо заковыристое.

      А вот приглашения из Ивано-Франковска я не дождался. Зато Клюквину, кадровому директору, его прикарпатские коллеги зачем-то наябедничали о моих коварных поползновениях изменить России с другой, хоть и братской, республикой. О чём, естественно, Валентин Дмитриевич известил меня, не скрывая ехидства. Затем, видимо, чтобы умерить мою охоту к перемене мест.

      Как будто существовало средство её умерить! “Бешеному псу семь вёрст не крюк” – говорила Кузюка словами актуальной и посейчас поговорки. “Вольно ж ему, взбесяся, бегать!” – повторяла она менее известные слова царевны Софьи, сказанные в адрес взбалмошного братца, будущего императора Петра Первого. Историю Света не только очень любила, но и черпала из чудом доставшихся нам здесь, в Александрове, дореволюционных томов Николая Костомарова мудрость, приложимую и к сегодняшнему дню.

      Конечно, страшно было выпадать из привычного окружения. Жаль расставаться с ребятами, которые за семь лет стали близкими, да и встречи с воронежскими друзьями-приятелями становились проблематичными. Бывая в Москве по делам или проездом, хлопцы частенько заглядывали в Александров, чем доставляли радость мне и Кузюке, которая во многом сходилась со мной во взглядах и вкусах и всегда сразу и безоговорочно признавала моих друзей своими. Одобряла, то есть, меня в выборе друзей. Если же мне в их компании среди прочих тостов случалось произнести свой старинный, ещё из студенческих времён: “Выпьем же теперь, ребята, за ваше здоровье и мою погибель!” – она с готовностью подхватывала традиционный ответный вопль: “И чтоб ты сдох на помойке!”

      Кишинёв же находился вне их интересов и далеко в стороне от обычных маршрутов. Но я придавал работе первостепенное значение, и то, что она перестала меня удовлетворять, было решающим обстоятельством. А Светлана, как и я, не любила и не надеялась полюбить этот город, предпочитая юг. Если бы моя авантюра удалась, мы бы оказались вблизи её исторической родины. Стоило попробовать, стоило потерпеть разлуку. Я самонадеянно полагал, что надолго она не затянется.