Кровопивственный градЪ - 13

      13

      Люблю в собственных старых ранах ковыряться. Вообразите кадр: заданий никто не даёт, отчетов не спрашивают, начальство в упор не видит, а сослуживцы бочком-бочком – и мимо. Не существуешь ты, Коржов. Ты – никто, и звать тебя – никак. Стол рабочий пока оставили, однако канцтовару уже не дают, сняли со снабжения. Пишу свои невесть куда и кому адресуемые прожекты на обороте всяких печатных бланков и тихо радуюсь, что хоть денежного довольствия пока не лишили.

      Почему-то я был беспечен до безмятежности. Время зимнее – вот и попёрли результаты, как в рождественской сказке: годных транзисторов становилось всё больше, и я твёрдо знал, что это не случайность, а результат сознательного овладения процессом. И уже видно, что делать дальше, куда совершенствовать технологию и как видоизменить конструкцию зловредных изделий, ежели оставят в покое и не отнимут логарифмическую линейку и пропуск.

      Оставят, как же. Покой нам только снится! Во вторую смену неожиданно вызывают к директору. Непредусмотренный комментаторами ход, однако. Что ж, иду. Повинуюсь. Всё-таки, насколько это возможно в моём положении, спокоен. Пятьдесят три килограмма олимпийского спокойствия, как сказал бы старый приятель-журналист (кличка Журналист) Володька Семёнов.

      В кабинете полумрак: Виктор Степанович изволят смотреть телевизор. И меня приглашают присоединиться. Ну как не посмотреть репортаж из собственного цеха, тем более, что передача идет online, то есть в реальном времени. Отсрочка, опять же, мне на руку. Отсрочка исполнения приговора (А на кой ещё ляд он меня вызывал бы?), хотя перед казнью разве надышишься?!

      Хорошо виден автомат с бесплатной газировкой. Цех-то считается почему-то горячим, не видели они настоящих горячих цехов. Ребята наладчики подходят, каждый со своим стаканом и, нацедив водички (Доза спирта уже в стакане, но отсюда этого не видно), опрокидывают. Всё правильно: у второй смены начинается обеденный перерыв, сейчас как раз время аперитива.

      Камера ползёт дальше. Толя Осипов, моя вторая скрипка, укрывшись за печью и от этого полагая себя в безопасности, аккуратно, через воронку заполняет спиртом “специализированную тару потребителя” – так “высоколобые” конспиративно именовали тогда плоскую флягу-напузник, самую популярную среди работников “левую” продукцию инструментального цеха. Тоже правильно: обеденный перерыв короткий, и охрана в проходной не так ретиво шмонает, нежели после смены.

      Следующий план: уборщицы появились. Одна (Ну и корова!) зацепилась рукавом за свисающий из пенала хвост двухметровой термопары – кварцевый футляр вдребезги. Озирается, собирает осколки, а проволоку сминает в комок – и туда же, в урну: так и было. Платины в термопаре граммов 25 – 30, страна не разорится. Да всё равно не успею добежать и спасти. Звонить некому: все ж на обеде. Что толку, что Никулин тоже всё видит; откуда директору знать, что все термопары в цехе платиновые? Не царское это дело. Вот я же, дурень, до сих пор не знал, что цех просматривается телекамерами насквозь. И молоденькая бригадирша, которая сейчас (Наезд. Крупный план) с блаженно-мечтательным выражением непринужденно почесывает пятернёй промежность, тоже об этом не подозревает.

      Если не считать меня (А кто ж меня считает?!), TV одного зрителя. Но цех уже окончательно опустел, и сеанс, а вместе с ним и отсрочка, заканчивается.

      - Я подписал представление о твоём назначении старшим. Вижу, что дела у тебя пошли, молодец. Но ты не останавливайся. Подумай, какая нужна помощь. План срочных работ представишь Белецкому. И отчёт по уже сделанному. Сколько времени надо?

      - Три дня. Это если ни с кем не согласовывать. За начальство я ручаться не могу. Тем более, что я во второй смене.

      - Можешь не согласовывать, ты теперь сам начальство. Завтра выходи в первую. Сейчас – дуй домой, порадуй жену. Что ещё?

      - Виктор Степанович, распорядитесь, чтобы мне хотя бы бумагу выдавали.

      Секретарка в предбаннике вручает мне пачку бумаги. Скачками устремляюсь по переходу между корпусами, бегом на шестой этаж, бегом через весь цех. Успел, уже роюсь в урне на глазах охуевших уборщиц. Есть!

      Этот моточек платиновой проволоки я положил в свой рабочий стол – в надежде, что хоть когда-то же хватятся пропажи. Но, видимо, строгость учёта драгоценных металлов была такой же фикцией, как и многие прочие неоспоримые достижения социализма. За пять лет не хватились, поэтому, увольняясь в январе 1979 года и вполне сознавая, что совершаю уголовное преступление из разряда особо тяжких, я всё же прихватил его с собой, как память, да так и храню без всякого применения вместе со школьной медалью, лауреатским значком и колечком покойной мамы. Это все мои драгоценности. У родителей и того не было.