15
Руководителем моей дипломной работы и предшествовавшей ей преддипломной практики стал Роберт Львович Фогельсон – добрейший, даже внешне белый и пушистый, не по-еврейски склонный к всепрощению человек, нянчившийся со своими выпускниками, как с несмышленышами. Стандартная схема: в ходе практики соискателю диплома надлежало построить установку (леди от слесарных работ освобождались), а потом получить на ней достойный защиты научный результат: пусть маленький, но самостоятельный. Никаких обязательных чертежей, никаких ГОСТов и СНиПов, никаких норм по объему отчета – всем этим университет выгодно отличался от технических вузов, и это отличие я и мои приятели охотно эксплуатировали, употребляя прорву времени и сил на занятия, к науке и учебе отношения не имеющие.
Занявшись изучением процесса диффузии германия в кремний, я приступил к сооружению из всякого подручного хлама устрашающего вида аппарата, позволявшего, как мне казалось, подолгу нагревать в вакууме пластины кремния с нанесенным на них тонким слоем германия. Не буду изводить вас техническими подробностями; достаточно признаться, что многие – такие простые в теории – вещи оказалось довольно сложно реализовать на практике. Появилось хотя бы начальное представление о характере инженерного труда. Без помощи давних приятелей, в то время младшего научного сотрудника кафедры Толика Лукина и безмерно ленивого, но зато все умеющего лаборанта Володи Туманова, я вряд ли разобрался бы во многих практических тонкостях. Это благодаря им я научился по осколкам кремниевой пластины судить о ее кристаллографической ориентации, отличать сплав алюмель от сплава хромеля и платину от ее сплава с родием, сваривать вольтовой дугой вполне качественные термопары и добывать графит из троллейбусов, а особо чистую медь – из рентгеновских трубок. Добывать (У нас говорили: “для промывки оптических осей и осей симметрии”) спирт у самой главной лаборантки кафедры Юлии Стефановны тоже, естественно, научился. Упражнения попроще, среди которых главным было умение чистить вечно горящие масляные высоковакуумные насосы, также были успешно освоены.
После долгих творческих мук удалось совершить даже несколько пробных пусков агрегата, закончившихся, как и следовало ожидать, авариями электроснабжения всей лаборатории. Ну, это был рядовой пустячок. Здесь мне, увы, достойно отличиться не удалось. Вот Володя Блохин ухитрился устроить грандиозный пожар: горел самовоспламенившийся белый фосфор, и это было похоже на газовую атаку в фильме-ужастике. А Гриша Грищук, проходивший практику на полупроводниковом заводе, так блистательно провёл один из своих экспериментов, что с оборудования и стен огромного цеха напрочь облезла вся краска – даром что кислотостойкая.
От души завидуя более удачливым товарищам, я всё же счел конструирование установки успешно завершенным, сочинил отчет и в положенный срок отправился защищаться.
Ну, начеркал, что положено, на доске. Повесил единственный заготовленный к защите плакат, достаточно бездарно изображавший мое творение в разрезе. Произнес, как водится, краткую, но емкую речь рекламного характера. Заведующий кафедрой, однорукий ветеран войны доцент Кавецкий, предложил, опять же как водится, задавать вопросы.
- А вот у меня вопрос. – Это доцент Игнатьев, безуспешно учивший нас технике безопасности. – Я не понял, как устроены вакуумные вводы термопар.
Пауза. Председательствующий повернулся ко мне: неужели чадо не знает устройства того, что само изваяло?
- Я, прошу прощения, не услышал вопроса. Прозвучало утверждение: товарищ не понимает…
Кавецкий, усмехаясь, предлагает Игнатьеву сформулировать именно вопрос. И опять промашка!
- Не могли бы Вы рассказать подробнее, как Вы конструктивно решили задачу электрической изоляции и вакуумного уплотнения термопарных вводов?
- Конечно мог бы! – Такого легкого вопроса я не ожидал и, считая свой ответ исчерпывающим, замолчал в ожидании следующего. После очередной затянувшейся паузы Кавецкий констатировал, что вопросов больше нет, и комиссия удовлетворена. Кажется, растерявшийся Игнатьев так и не понял, отчего не только члены ареопага, но и присутствующие студенты безуспешно пытались подавить улыбки.
Многие из тех, кому я пересказывал этот долго передававшийся на кафедре из уст в уста эпизод, не желают или не могут понять, что он достоверно отразил как реальную непринужденную атмосферу кафедры, так и мою зловредную сущность (сучность?). – Ну что тебе стоило? – Да ничего, казалось бы, не стоило. Все ж понимали, что я мог дотошно и занудно разъяснить все, чего он не понял, любому, будь то даже сам доцент Игнатьев. Но какого такого рожна я стану хлопотать и мельтешить, отвечая на вопросы, которых мне не задавали? Зачем давать понимающим людям повод считать, что я не владею родным языком? Дерзко выглядит? Ну, дерзость мне простят. А иначе что ж это за защита, если защищаться не дают?!
* * *
“Мизера ходят парами”. Войдя сразу после защиты в свою лабораторию с понятным и простительным намерением немедленно промочить глотку, я узрел прискорбную картину: кучка стекла, лужица вина и растерянный, что было для него совершенно нетипично, однокурсник Володя Блохин, бинтующий порезанную кисть. Имела, стало быть, место неудавшаяся попытка выбить пробку из бутылки кулаком. С летательным, увы, для бутылки исходом. Вина жалко, конечно. Ну, хоть Володя жив! “Торопыжка был голодный”… Товарищи, истомленные, как и я, после успешной защиты жаждой, пребывают в замешательстве: штопора-то нет.
Ну, хлопцы, это ж вам не бином Ньютона! Из рабочего стола достаю подходящий шуруп. Отверткой вворачиваю его в пробку. Захватив головку шурупа плоскогубцами, извлекаю его вместе с пробкой из горлышка. Что и требовалось доказать! Где аплодисменты?
Впоследствии это стало называться “метод Коржова”. Среди прочих моих памятных достижений сдача пяти зачетов в один день. И сдача подряд двух экзаменов: по теоретической механике и философии. Чернила в зачетке еще не успели просохнуть после первого, а я уже шпарил ответ по диамату.
Как Овен, я вообще тяготею к экстремальным ситуациям, да и благодарная судьба, в порядке взаимности, предоставляет щедрые возможности всласть побиться головой о стену. В четырнадцать лет у меня выросли зубы мудрости – только зубы, попрошу не передергивать! В шестнадцать пробилась первая седина. На четвертом курсе, ни с чего разошедшись, я однажды выпил (живы свидетели!) одиннадцать кружек пива – и это при моих габаритах! – Сам не знаю, куда влезает. Вот откуда вылезает, могу показать! – отбивался я от удивлённых приятелей.
А вот успешно сыграть целых 4(четыре!!!) мизера подряд мне удалось только спустя много-много лет, и если я тороплюсь сообщить об этом, то лишь потому, что опасаюсь: вдруг в надлежащем месте повествования не найдется пристойного повода похвастать этим достижением. Да и оба свидетеля, мои друзья Сережа Хамков и Володя Белюга, они же партнеры в той игре, еще в прошлом тысячелетии завязали с преферансом по независящей от них причине, и теперь мы только изредка встречаемся – там, далеко за городом, где они уже не пьют пива и не играют в карты, а просто лежат под своими памятниками.
Свободное копирование
