11
Неожиданное дополнение 2008 года.
Коржов А. М – Веллеру М. И
Многоуважаемый Михаил Иосифович,
На днях мне попалась Ваша книга “Хочу быть дворником” (“ФОЛИО”, Харьков, 2000). Впервые попалась, хотя некоторые Ваши книги я прочёл давно, а к Вашим философским воззрениям, не вполне их разделяя, отношусь с интересом. Так вот, первое же эссе “Конец шестидесятых. Реквием ровесникам” не только понравилось мне, но и повергло в глубокий шок: такого изобилия совпадений с тем, что вот уже несколько лет пытаюсь написать я, вполне хватит на обвинение в плагиате, от которого мне ввек не отмахаться.
Удержавшись от первого, самого, как известно, искреннего порыва: стереть всё написанное к чёртовой матери – я попытался заставить себя поразмыслить. Это в любом возрасте бывает полезным. Тем более, что компьютер в выходные всё равно был недоступен.
А что, собственно, удивительного в том, что люди, жившие в одном времени, были участниками либо свидетелями одних и тех же событий и явлений? И даже в том, что, происходя из одного “культурного слоя”, высказывают сходное к ним отношение? Сходное, но не совпадающее же! А уж в совпадениях текстуального плана я никак не могу быть обвинён; куда мне с моим занудным стилем до Вашей крылатой лёгкости!..
Случись нам встретиться и коснуться в беседе темы юности, разве не перебивали бы мы друг друга восклицаниями: “А вот у нас…” – “Знаешь, совершенно аналогичный случай…” – и прочее в этом же роде? Поэтому, не имея, разумеется, никакой надежды на личную встречу, я даю честное октябрятское слово (Из пионеров меня, увы, исключили в десятилетнем возрасте!) в том, что я использовал Ваши тексты исключительно в личных целях. То есть для получения читательского наслаждения – как здравостью суждений, так и блистательностью стиля. А вместо того, чтобы уничтожить свои собственные упражнения, я, наоборот, дополню их эпизодами, навеянными чтением Вашего эссе. И своим детям, ради которых пишется эта повесть, порекомендую обратить внимание на Ваше творчество. Если они станут меня слушать, конечно.
Итак.
1. Мой личный путь к Коммунизму.
С начала 1970 года я демонстративно перестал платить за проезд в городском транспорте. Обзавёлся вместо грошового студенческого проездного изданной в карманном формате “Программой Коммунистической партии Советского Союза”, которая, если помните, обещала бесплатный проезд не только мне, но и всему советскому народу. Эту-то книжицу я стал предъявлять ошарашенным такой наглостью контролёрам вместо знаков оплаты.
Друзья-приятели с неподдельным интересом наблюдали за моими экзерсисами. Реакция случалась всякая: от добродушных хиханек и до насильственного привода в опорный пункт ДНД. Там я, разумеется, немедленно корчил высокоидейную рожу и с понятным демагогическим пафосом вопрошал: “Да остался ли на всю страну хоть один коммунист, который признавал бы Программу собственной партии?”, – однако при возникновении реальной угрозы схлопотать по чайнику всё-таки снижал накал.
Так же я вёл себя и в ТТУ (трамвайно-троллейбусном управлении), куда меня отконвоировали уже вконец озверевшие контролёры. И там я приставал к дяденьке в кресле с патетическим вопросом, есть ли у него партбилет.
- Есть, – ответил мне спокойный усталый дяденька. – Я с ним на партсобрания хожу, там он имеет силу. А в транспорте – свои билеты и свои правила, и зря Вы, молодой человек, их нарушаете.
Впервые ко мне отнеслись нормально, объяснились по-человечески. Я, уже к тому времени натешившись, прекратил наконец-то свою клоунаду. И в знак благодарности за честное разъяснение. Но, главным образом, из опасения, что неоднократно звучавшие из уст должностных лиц – как вооружённых партбилетами, так и пока не удостоившихся оных – угрозы поместить меня в дурдом могут ведь и сбыться же. Я уже знал на грустном примере Ивана Бездомного, как это непросто – внятно объясниться с лечащим врачом.
А потом подсчитал (чай, не гуманитарий!) – и прозрел окончательно. А может, и бесповоротно.
Стипендия была – 45 рублей. Хорошая стипендия. Пятнадцать бутылок водки. В расчете на городской автобус – аж 900 поездок. А студенческий проездной не помню сколько стоил, но уж никак не больше полутора рублей (эквивалент чекушки), ручаюсь. Может, где как, но какой студент посвятит всего себя езде в автобусе (троллейбусе, трамвае – ненужное зачеркнуть)? Значит, катайся, скубент, сколько тебе надо – и всего за четверть литра!
Через год меня ожидает пенсия. Немалая, потому что, были такие времена, много зарабатывал. Что-то около 4000 рублей. Но не тех, конечно, рублей. Сесть в автобус стоит уже минимум двадцатку. На весь доход могу прокатиться двести раз. Мне, однако, столько не надо. Есть ещё, слава Богу, иные потребности.
Проездной билет по нынешним, не мною установленным правилам игры, мне не полагается, и за тридцать поездок я заплачу 600 сегодняшних тощих рублей. То есть шесть бутылок(3 литра) пойла примерно того же качества.
А теперь скажите: сегодняшнему обывателю на старости лет выгоднее на городских автобусах разъезжать, или, наоборот, сидеть дома и тихо-мирно употреблять алкогольный эквивалент этой бессмысленной езды? И не пора ли честно признать, наконец, что там и тогда проезд в общественном транспорте уже был практически бесплатным?
Что до меня, так я готов к такому признанию. В юношеских незрелых заблуждениях искренне каюсь.
2. К вопросу о роли стукачей.
Может они и были, стукачи. Наверняка были. Не могло не быть. Но за пять лет учёбы сталкиваться не довелось, и это скорее к лучшему, нежели наоборот. Даже когда наша подруга немка Маргит Ханиш попросила меня отправить посылку своему голодающему другу в охваченную гражданской войной нигерийскую провинцию Биафру, а я согласился, мне это сошло с рук. Ей нельзя было, потому что она за границей, и за ней приглядывают, а Володьке Семёнову, ейному хахалю – потому что член КПСС. Милосердие наказуемо, кто бы в этом тогда усомнился?!
Я беспечно исполнил всё, что велела Маргит; рис и сухое печенье отправились в свой долгий почтовый путь по совершенно немыслимым адресам, которые я, ни бельмеса не смысля в французском (а в почтовом деле, как и в фехтовании, это международный язык), добросовестно перерисовал со шпаргалки. И не моя вина, надо же случиться такому совпадению, что буквально очередной номер “TIME” вышел с картой Нигерии на обложке, где её мятежная провинция была жирно перечёркнута, а надпись гласила: “Биафры больше нет!”
Таков опыт. Наверное, физики, задолбанные головоломными курсами математики и квантовой механики, объективно представляли всё же меньшую идеологическую угрозу, нежели богемствующие и вольнодумствующие гуманитарии. Опять же, кому-то из нас довелось проходить практику на режимных предприятиях, кто-то готовил диплом на секретную тему. Ну, и военная кафедра дисциплинировала. Не зря же нам платили стипендию на десятку больше – бонус от министерства обороны.
Но. Когда спустя год после окончания университета я прибыл в Воронеж с частным дружественным визитом, первым случайно встреченным на улице знакомым оказался Виталий Кордаш, бессменный секретарь комитета комсомола во все годы моей учёбы. Я узнал его сразу, несмотря на щегольскую чёрную форму сотрудника КГБ. Звёздочки на погонах были, правда, маленькие, зато по четыре на каждом, а для горячих сердец и чистых рук это уже кое-что. Из чего я, как и любой другой на моём месте, легко определил: разумеется, Виталий именно потому так долго учился на своём филфаке, что вынужден был сочетать учёбу с производством. Ну, если то, чем он с коллегами занимался, можно назвать производством.
Надеюсь, мне удалось убедить Вас в том, что сходные с Вашими представления об эпохе и её ценностях сформировались в моей голове самостоятельно и независимо? В заключение попытаюсь доказать своё внимательное к Вам отношение. В указанном издании слегка переврана фамилия великого музыканта и гражданина. А в “Балладе датской тюрьмы” (“Легенды Невского проспекта”, “ФОЛИО”, С-Пб, 2003) Редингская тюрьма ошибочно названа Реддингтонской.
Спасибо, Михаил Иосифович, за внимание.
Свободное копирование
