7
Итак, третий курс я посвятил преимущественно светской жизни и интернациональному общению. Даже в единственную на весь Воронеж девушку с острова Мадагаскар, великолепно грациозную голубоглазую брюнетку, почти влюбился, да только не смог преодолеть языковой барьер. Она приветливо кивала мне по-французски, а я в ответ – по-английски, с приобретенным от приятелей-негров из Юго-Восточной Африки ощутимым акцентом суахили, так что дальше переглядываний и благожелательных кивков отношения не развились. А вот подруга Семенова немка Маргит Ханиш русский знала прекрасно и вскоре почти поселилась у нас, так что на дверной ручке довольно часто висел Володькин галстук. Надеюсь, современной молодежи первобытная наивность не свойственна, и вы знаете, что это означает?
Мы же, в порядке взаимности, стали непременными участниками чопорных немецких междусобойчиков, где каждый платит за себя, не избегая и всяких прочих, обычно не столь меркантильных международных контактов. К советским праздникам прибавились национальные праздники соседей-иностранцев. На их party нас, хозяев, приглашали с непременным условием привести, ради исправления полового дисбаланса, помимо своей дамы, еще “девошку”. Ну, это никогда не было проблемой!
В интерклубе можно было почитать “Time”, поступавший туда регулярнее, чем наша “Юность”, и бывший, несмотря на трудности перевода, не в пример интереснее. Где еще можно было увидеть фото сцен из скандального бродвейского спектакля “О, Калькутта!”, а также прочесть статью о театре на Таганке? Знаменитое “юбилейное” письмо А. Д. Сахарова к вождям – оттуда же, в моем обратном переводе. Даже некоторые стихи А. Вознесенского первоначально пришли ко мне в английском невразумительном варианте, и только много лет спустя стал доступен оригинал. Не моя вина, что оригинал оказывался иногда беднее перевода. Не я сочинял, не я переводил!
Вся эта деятельность, равно как и питье с неграми водки – и даже спирта! – не имела к собственно учебе никакого отношения, и это вскоре сказалось. Сам удивляюсь, что зимнюю сессию удалось сдать на “отлично”. Зато летнюю закончил с “хвостом” по квантовой механике. Честно говоря, оба результата были несправедливы. С другой стороны – преферансисты знают! – “пёр” не вечен и, учитывая свирепые повадки профессора Льва Павловича Раппопорта, к “квантам” следовало бы готовиться основательнее. ”Семь шкур дерёт Кадменский. И восемь – Раппопорт!” – песня такая была, не совру, о главных теоретиках факультета. И, без запоздалой бесплодной лести, справедливая песня.
Как бы там ни было, мне надлежало теперь помышлять не о балдеже в Карабуте, а о хлебе насущном на целый семестр вперед.
Я и до того эпизодически подрабатывал – во время учебы, а иногда вместо оной. В основном это была погрузка-разгрузка: то сигарет, то арбузов, а то и мороженых бараньих туш на холодильнике. Случилось даже вместе с Аликом Болговым целую неделю катать ролики бумаги на типографском складе газеты “Коммуна”. “Ролики” эти весили не меньше тонны, тогда как я – меньше пятидесяти килограммов, однако по гладкому, без порогов, полу катались на удивление легко. Оплачивалась же эта работа на диво щедро, поэтому сам я расценивал ее, как возобновление сотрудничества с прессой на новом, более высоком диалектическом витке.
Выходит, к тому моменту, когда понадобилось не просто сшибить малость дензнаков на развлечения и предметы роскоши, а надежно заработать на полгода учебы, я владел только одной рабочей профессией: грузчика – да и то, учитывая мои габариты, в основном теоретически. Плоское тащим, круглое катим, а квадратное – кантуем! Платные услуги студентам-заочникам не гарантировали постоянного дохода; занятость по найму плохо совмещалась с и без того заброшенной учебой. И уж, конечно, мне и в голову не приходило обращаться за материальной помощью к родителям. Им и без меня было кого кормить. Достаточно того, что они оплачивали мои поездки домой на каникулы, да на прощанье выделяли из своих припасов добрый шмат сала или даже банку залитой смальцем домашней, невообразимой вкусности, колбасы. Хрен вы когда такую попробуете!
Но – как будто специально для таких разгильдяев, как я, уже была неведомо кем придумана, уже существовала несколько лет, чем доказала свою живучесть, такая загадочная для вас штука: студенческий строительный отряд, ССО.
Помню зависть первокурсников, коим и я состоял в ту пору, к обожженным солнцем крепким парням в защитной форме, на которой красовались значки с надписью “ССО”. Это сейчас все строят гастарбайтеры: таджики за гроши, турки – за хорошие деньги. Тогда строить было некому, особенно в селе, особенно летом. А у студентов летом как раз каникулы, и не каждый студент получал стипендию, а из тех, кто получал, не каждый был в состоянии на нее прожить. Опять же, ребята из села умели, как правило, что-то делать руками, хлопцы, отслужившие в армии – тоже.
И вот случилось одно из редких при социализме чудес, а именно: неудовлетворенный спрос встретился с предложением, и между заинтересованными сторонами образовались если и не совсем рыночные, то уж вполне-таки договорные отношения – и реальные, отрадно ощутимые наличные рубли потекли из колхозных касс в карманы жаждущих их заработать. Заработать – не украсть же! И все же, если быть точным, власти проморгали, проворонили такую крамолу, как возрождение артели, то есть коллектива, подряжающегося за конкретную сумму и в оговоренный срок исполнить конкретное дело. Непонятно, что в этом дурного, но как-то не по-социалистически, правда?
Парни добровольно сбивались в ватаги, избирали старшего, от которого зависело все: поиск заказчика и объекта, заключение выгодного договора, отношения со смежниками. А еще забота о быте своей команды, ну и, конечно, организация труда, включая применение кнута и раздачу пряников. Много чего зависело от командира.
Добровольно – это не означало, что брали всех желающих. Сложилась система дележки заработанного поровну. Значит, предполагалось примерное равенство сил бойцов и доверие друг к другу внутри команды. Не секрет, что труд на строительстве плохо поддается нормированию, но даже если предположить обратное, пришлось бы содержать нормировщиков, учетчиков и прочих погонял-дармоедов. Все равно сразу же работы разделились бы на выгодные и не очень. Естественные следствия: зависть, взаимная подозрительность, конфликты – и все это не на пользу конечному результату, ради которого, собственно, артель и затевалась.
В стройотряде все такого рода сомнения-соображения преодолевались – увы! – не по заветам Ленина (Помните: “Социализм – это учет”?), а на основе забавного коктейля, представлявшего собой неожиданную, казалось бы, даже невозможную смесь идеализма, прагматизма, казармы и патриархальности. Попробую изложить на бумаге остававшиеся неписаными, однако свято соблюдавшиеся тогда принципы:
- Цель – сдать объект. Все остальное – кружавчики.
- Никто ни на что не вправе рассчитывать, пока не достигнута цель.
- Бойцы не равны в физической силе, способностях, квалификации. Но от каждого требуется проявить максимум усердия.
- Ни у кого ни перед кем никаких привилегий.
- Командир всегда прав. Разбор полетов – только по окончании полетов.
А кому не нравится – так и кибуц мил не всякому еврею!
Свободное копирование
