Alma mater - 5

      5

      Учеба – а куда она денется! – покатилась своим чередом, перемежаясь культурными мероприятиями и встречами по интересам. Стипендии мне, не больно-то избалованному, хватало. Я даже отложил немного, уповая на возможное свидание с Людочкой.

      Она, срезавшись в МГУ, благополучно поступила в МЭИ, на те же полупроводники. На письма отвечала регулярно, хотя и кратко. Я напросился повидаться, и ранним утром 6 ноября 1966 года Людмила встречала меня на Павелецком.

      Москва! Я на все распахивал глаза и разевал рот, так что ей (Людмиле, а не Москве) было порой неловко за восторженного спутника-провинциала. Особенно меня впечатлила колоссальная стройка, распростершаяся от ресторана “Прага” в необозримую даль: это Москве насильно вставляли лошадиную челюсть, тогда Калининский проспект, а теперь, не иначе как в насмешку над Старым Арбатом именуемую Новым Арбатом. Ну и Башня, конечно, – тогда еще с иголочки…

      В ответ на здравую идею отобедать в “Праге” Людочка повела меня в одноименную закусочную внизу, где мы, не присаживаясь, от души натрескались пирожков с бульоном. Наивный, я полагал, что раз Андрей Вознесенский там наверху пирует, то и для нас столы накрыты…

      Малый зал консерватории. Второй ряд, левая сторона. Пианист Лев Власенко: Бетховен. Восьмая, четырнадцатая и тридцать вторая сонаты – самые популярные и доступные, как я впоследствии узнал, а тогда мне было все равно. Мы, намерзшись за целый день блужданий по столице, вечером пошли туда, куда пускали. За совершенно пустяшные деньги.

      И сорок лет не изгладили впечатления от первой встречи с классической музыкой вживую. Опять повезло! Восемь лет назад, в 1958, этот исполнитель был бы победителем конкурса Чайковского, если бы не вмешался несостоявшийся баскетболист, долговязый Вэн Клайберн. Но дело не в титулах, отнюдь. Просто я, в довесок к прочим дефектам, был еще и глух к музыке. А тут – услышал! Не так, как слышат профессионалы или ценители, и даже не то, что стремились услышать они. Я увидел и услышал, что маэстро, играя, еще и поет. Сам. Прошибло покруче всяких виртуозных вывертов.

      А ведь исходная цель была: укрыться, согреться. Ну и того… буфет.

      В дальнейшем я уже не мыслил существования без классической музыки. Конечно, многого не понимал и не принимал, но это, в силу недоразвитости, было неизбежно. Очень долго я был способен воспринимать только один звучащий инструмент, а если ансамбль или оркестр – анализаторы отказывали.

      Счастье, что Воронеж культурный город, и за годы учебы мне удалось наслушаться хорошей музыки. Что до исполнителей, больше всего запомнились выступления невероятно живой старушки Марии Юдиной, ну и Родиона Щедрина, который приезжал дирижировать своими скандальными “Бурлесками”. Вознесенскую “Поэторию” ему ещё предстояло сочинить.

      Не скажу, что стал заядлым меломаном или был хотя бы окружен любителями классики. Зато отвращение к эстраде было в среде моих приятелей всеобщим и различалось только по степени. Иногда, вкусивши предварительно чего-нибудь веселящего, наша толпа вываливалась на лестницу общежития, рассаживалась на ступеньках, пародийно изображая хор, и во всю мощь молодых глоток исполняла какой-нибудь особо навязший в зубах шлягер советских композиторов. Раз шесть подряд, чтоб все услышали и расслышали. Так вырабатывался рвотный рефлекс, сохранившийся пожизненно.

      А вот для иностранной эстрады допускались исключения, особенно для французской. Только много позже довелось узнать, что песни Эдит Пиаф, Шарля Азнавура и даже Сальваторе Адамо – не совсем эстрада, что генетически они скорее приближаются к тому, что пели Лещенко (Не Лев, разумеется, а Петр) и самодеятельные барды, то есть к тому, что сейчас чрезмерно расширительно именуется “шансон”, а я простодушно классифицирую как “песни со словами”.

      На последних курсах благодаря влиянию старшего товарища Саши Прокопчика (кличка Юзик), большого любителя джаза, я тоже полюбил “музыку толстых”, отдавая и здесь предпочтение творчеству старых мастеров: от М. Джексон и Б. Холлидей до Бенни Гудмэна и Дюка Эллингтона. Луис и Элла, понятное дело, вне всякой конкуренции. Для нас с Прокопчиком, чтоб вам было понятно, это музыкальное чудо было не в пример значительнее, чем для вашего, отравленного попсой поколения Алла и Филипп. А о феерическом фортепьянном джазе Эррола Гарнера и непередаваемой гитаре Веса Монтгомери вы, уверен, даже понаслышке не знаете. Хотя великий Дэйв Брубек первым сделал фортепиано не только ударным, как то было в старом-старом джазе, инструментом, но кто ж его, монстра, слушает теперь! Даже гениальная “Take five!” забыта! Впрочем, виниловые диски этих музыкантов есть в моем архиве. Послушайте, если удастся договориться с сыном Димкой, законным наследником всего этого богатства. И если будет на чём крутить.

      Если вы, дети мои, разберете собранную мною за жизнь фонотеку, то поймете, что она состоит из трех разделов: классика, джаз и “песни со словами”. Последний включает не только старых и немногих новых бардов, но и рок (и даже панк), а также чтение поэтами своих стихов. Надеюсь, всем понятно, что “муси-пуси” и “джага-джага” словами не являются? Хотя как сказать. Может, в пику и на зависть Сергею Галанину (СерьГе), сочинившему однажды вполне достойный текст из одних глаголов, современная эстрада исхитряется “творить”, обходясь иной раз одними междометиями?! Тут будет кстати упомянуть о том, что и у животных, в принципе обладающих способностью к коммуникации, словарь – такое совпадение! – состоит исключительно из междометий. Поэтому, видимо, они, звери, не зная, в отличие от сегодняшних попсовых “звезд”, имён существительных, затрудняются обозвать свое хрюканье и тявканье “творчеством”.