Инкубатор - 16

      16

      Нисколько не удивлюсь язвительному комментарию типа: ну и горазд он вещать о своем якобы вольнодумстве теперь, когда за это ничего не будет. Попробовал бы тогда. И не задним ли числом сочинены байки о раннем прозрении? И не для красного ли словца?

      Что ж, какие-то из возможных обвинений придется признать. Не стану говорить о такой редкостной удаче (таком даре?) души, как способность к прозрению. Этим Господь как раз меня обделил. Скорее, значительную часть своей сознательной жизни я прожил в состоянии хронического недоумения, и эта хвороба принимала в периоды обострения активную форму – вот и все.

                В ту пору часто, закрыв учебник,

                я от амбиций своих ущербных

                провозглашал решенным вопрос любой.

                И заключал, что двойного смысла

                иметь не могут слова и числа,

                и пребывал отчаянно горд собой.

                Но проходила неделя, две ли,

                слова смещались куда хотели,

                как А и Б, сидевшие на трубе.

                И числа вновь обретали сложность.

                И сознавал я свою ничтожность,

                и изнывал от ненависти к себе…

      С собою мне и теперь не слаще. Известный бард Ольга Качанова охарактеризовала свое (а, значит, и мое) поколение очень точной формулой: “Немых отцов слепые дети”. Я знаю великое множество весьма достойных во всех отношениях людей с врожденной, видимо, счастливой способностью воспринимать жизнь такой, какова она есть. Правильно: на кой ляд заботить себя неустранимыми противоречиями?! Я таких людей не корю. Я им не завидую. Да это и несущественно. Существенно то, что я к ним не отношусь.

      Ежегодно бывая в Карабуте, я остро подмечал происходящие там перемены. Помню, как понесла однажды лошадь почтаря Ивана Яковлевича, впервые узревшая диковину: встречный грузовик. И вот уже не катят по пыльной улице брички-одноконки, не встретишь запряженную парой слюнявых волов арбу, и даже деревенские мальчишки не проскачут, к твоей зависти, мимо двора охлюпкой, гоня табунок лошадей к Дону – купать. Железный конь вытеснил живого.

      Потом появились ветроэлектростанции. Эти гигантские многолопастные пропеллеры на ажурных мачтах никогда не вращались, потому что были установлены аккурат в ложбине меж окрестных гор. Нечего и говорить, что исправно крутившуюся старинную мельницу, господствовавшую на высоком холме, наоборот, порушили как пережиток.

      Потом построили силосные башни. Правда, без оборудования для загрузки. При таком раскладе от египетских пирамид толку больше.

      Далее. В тех краях всегда прекрасно росли просо и гречиха, подсолнечник, свекла и кукуруза. То-то было удивления, когда, добираясь в Карабут из соседнего Белогорья на попутной почтовой линейке, я оказался вдруг среди необозримых полей незнакомой мне удушливо воняющей травы.

      - Каляндра, – ответил на мой вопрос Иван Яковлевич. – Бабы от ее духа в обморок падают на прополке. А уж что с ней делают и с чем едят, то мне неведомо…

      Это еще ничего. Дед Иван Петрович вспоминал, что до кориандра эти же поля засевали одуванчиком невиданных размеров, чуть ли не с арбуз. Кок-сагыз называется. Якобы каучуконос. Чтоб от буржуев не зависеть… Слава Богу, что этот азиатский сорняк у нас не прижился.

      Застал я в Карабуте шелководство. Долго пришлось растить тутовые деревья, а когда увлечение шелком кончилось (А может, чем-то другим сменилось, столь же экзотическим), вырубили враз.

      Был над прудом огромный яблоневый сад, причем его урожай исправно охранялся от посягательств детворы (Сам не раз бегал от деда Шпачка), но никогда не убирался, поскольку везти яблоки было не на чем, некуда и незачем. Уже в самом конце 60-х расчетливые колхозные хозяева, радея об овощеводстве, распахали под огород единственный на весь колхоз шмат жирной придонской поймы, наше любимое место отдыха. Только одну осень ретивые исполнители ценных указаний ломали головы: куда бы сбыть то, что уродилось? Весенний паводок смыл глубоко распаханную, ничем не закрепленную почву до голой глины, на которой не то что помидоры – чертополох много лет потом не рос.

      Сейчас почти никакого судоходства по Дону нет. Редко-редко проползет прогулочный чартерный кораблик с пьяненькой публикой на палубе. А тогда не было у нас лучшего развлечения, нежели прицепиться к одной из непрерывно поднимающихся вверх по реке груженых песком и щебнем барж – и волочиться, пока не надоест.

      Цепляться к баржам, идущим вниз, никакого смысла не было. Еще меньше смысла было в том, что их грузом был всегда такой же песок и такой же щебень.

      Много-много лет спустя один сильно учёный и не менее прогрессивный одесский экономист, профессор, сватал меня, уже явного переростка, зачем-то к себе в аспиранты. Подыхающая экономическая наука нуждалась в притоке свежей крови. Я только что родил тебя, Катюшка, а также вовсю практиковался в области организации бригадного подряда, поэтому соблазну не поддался. Но профессорского доверия не утратил. Сначала мне лично, а потом и на лекции для особо посвященных он сообщил, как страшную тайну (в 1986 году многое было тайной!), что в нашей стране каждая тонна хлеба, добираясь до потребителя, проезжает на разном транспорте до тысячи километров. Знаете, из-за уже состоявшейся привычки к тому, что Система с завидным упрямством предпочитает почему-то всяким другим действиям экономически явно бессмысленные, это отнюдь не явилось для меня откровением. Ну, положено так, что ж тут непонятного?! Не самолётами возят зерно – и то ладушки.

      А тогда, пацаном, я, как и все вокруг, не стыдился воровать кукурузу с колхозных плантаций: молодые початки для еды, а зрелую на корм кроликам и курам. Чего стыдиться, если на обязательных для школьников сельхозработах мы (Хоть и пацаны, но нас много!), уходя с поля, оставляли целые терриконы спелых, очищенных от листьев початков. Колхозу следовало только вывезти собранный урожай, но руки не доходили. И – под снег все богатство, если народ не успевал растащить.

      Про баб мне думать было еще рановато, вот я и размышлял о доступном. Постоянный читатель газет и невольный подписчик журнала “Юный натуралист” (Мама удружила вместо “Юного техника”), я недоумевал: почему это юннаты на Вологодчине, да и чуть ли не за Полярным кругом, как пишут, исхитряются растить кукурузу, а у нас она сама растет – так даже вывезти готовую не получается?! Где Тимур с его командой благородных шалопаев, и почему у нас все скучно и строем? Зачем в школе нас заставляют собирать ржавые консервные банки, а на шахте производят металлолом из новых рельсов и нового кабеля? Почему судьбоносные предначертания, первомайские призывы и трудовые вахты претворяются на шахте в непременного “гусака”?