15
Летом 1962 года резко подорожало мясо, молоко и масло. Это советское правительство так позаботилось в самом начале пути к коммунизму о народном благе – и получило в ответ Новочеркасское восстание. Мне этот страшный секрет стал известен тогда же от Толика Журавлева. Его отец, водитель автобуса, повез первого июня детишек в пионерлагерь в Бердянск – и пропал надолго. Оказалось, что въехать в расположенный на пути Новочеркасск он успел, а вот выехать из оцепленного войсками города, пока не закончилась пальба и отлов мятежников, никому не позволили. Власть наглядно продемонстрировала свое нежелание мирно сосуществовать с собственным народом. Жутко было слушать рассказы о ее зверствах, передаваемые шепотом и с оглядкой. Лучше бы они оказались неправдой.
Увы, это была правда. Так же, как и начавшиеся вскоре перебои с хлебом. Отменили великое рекламное завоевание социализма: бесплатный хлеб в столовых и ресторанах. Коню понятно, что хлеб, как и сыр, бесплатным не бывает. Но понятны и обиды того же, к примеру, Овчинникова Жеки (я о нем упоминал в предыдущей главе), пошедшего, в отличие от меня, в техникум на геологоразведку: раньше можно было взять на ужин два стакана чаю, четыре куска хлеба – и все это стоило 4 копейки. Теперь такой ужин обходится вдвое дороже.
Дежуря на хлеборезке, я заметил перемены и у нас в Инкубаторе. Буханки стали меньше, зато нарезать их теперь полагалось на ломти потоньше. Главная повариха лично пересчитывала хлеб при выгрузке из машины и лично снимала остатки по окончании ужина. Экономные раздатчики поощрялись медом или сгущенкой. Оставшийся хлеб – даже нарезанный – теперь уже не подсушивался на сухарики, а уносился поварами домой. Бывало, однако, что ужинавшим в последнюю очередь старшеклассникам хлеба не доставалось вовсе, и я даже знал, почему: значит, слишком много буханок было в этот день отпущено через загрузочное окошко неведомо кому в обмен на записки, подписанные самим директором.
Поймите: никаких мафий я не разоблачаю и над обездоленными (в буквальном смысле) детишками крокодиловых слез не лью. Просто делюсь информацией. Как было не приобщиться тайн, если, к примеру, задача отыскать грузчика-многостаночника дядю Васю, когда вдруг и срочно требовалось разгрузить машину с продуктами, обычно оказывалась неразрешимой. Ну кто мог знать, где в этот раз устроился поспать вечно усталый дядя Вася? Нам же, пацанам, перекидать в хранилище коробки, ящики и фляги было только в удовольствие. Плюс, конечно, непременное вознаграждение заинтересовывало. И никто из нас особо не щурился на то, что в коробках был шоколад, в ящиках – вино шампанское и прочее (и даже коньячок!), то есть продукты, никак в рацион воспитанников не входившие. “Живи сам и давай жить другим” – для усвоения этого элементарного принципа не требовалось особых усилий, ибо он витал в воздухе и пронизывал все отношения. Все, кроме тех, что пропагандировались на уроках обеих литератур и общественных наук – да и то в гораздо большей степени как благое и несбыточное пожелание, нежели в качестве руководства к действию.
В присутствии Людочки меня довольно часто заносило, Вот и теперь я отказался выдавать хлеб по записочкам, пока все не будут накормлены. Настоял на своем и, естественно, ждал скорых репрессий.
Никаких, по крайней мере, явных, оргвыводов не последовало. Сейчас вы будете хихикать, а я вас поддержу, потому что действительно смешно: как бы в отместку мне отказали в приеме в комсомол.
Это было зрелище! Шел приуроченный к очередной годовщине образования комсомола осенний набор в ряды. Я, как все, подал заявление, которое полагалось сначала рассмотреть в школьной организации, а потом уже ее решение утверждалось в городском комитете. На общешкольном комсомольском собрании комсомольцы-школьники были “за”, а комсомольцы-учителя – “против” моей кандидатуры. Почему “против”? – А вот он мог бы и учиться прилежнее (даром что отличник), и в дисциплине быть примером. Ну и с личной скромностью… того-с…
Да, скромность была не в чести только у Лидии Павловны. Большинство педагогов ее радикальных взглядов не разделяло.
Припоминаю, что еще лет двадцать, а то и больше после того голосования, я ни разу больше не видел, чтобы по одному вопросу поднимались руки “за” и руки “против”. Властвовало единогласие, самым химерическим (то есть самым естественным) образом уживавшееся с двоемыслием. Стайное голосование. Хрюканье в унисон.
Понятно, что меньшинству педагогов ребячье большинство не указ. Не будь дурак, так сам бы догадался, почему на крыльце горкома, куда я с гурьбой новообращенных направлялся “утверждаться”, нам встретилась учителка из нашей школы, длиннющая и худющая преподавательница украинского в младших классах. Имя ее я теперь уже забыл, и слава Богу, а кличка Чапля Довгонога (это из сатиры Тараса Шевченко), в те времена обидная, теперь точно была бы поводом гордиться фигурой. Не знаю, кто ее уполномочил, но на собрании, совершенно не зная меня, она тем не менее яростно выступала “против”. Теперь же, очевидно, приходила “стучать”. И, еще более очевидно, благополучно отстучалась.
…Важно было не забыть тарабарщину Устава, количество и качество завоеванных комсомолом боевых и трудовых орденов и, особливо, имена неведомых мне – ни по делам, ни даже по речам их – действующих комсомольских вождей, всесоюзных и украинских.
В канун рождества организации в коридорах горкома царило оживление, связанное с предвкушением, поэтому никого ни о чем за недосугом спрашивать не стали. Всей толпе вручили членские билеты и значки, поздравили: торопливо, но душевно – и отпустили с миром. Мне же почему-то назначили испытательный, никаким Уставом не предусмотренный, срок. – После зимних каникул приходи, – сказали. В гробе, как я теперь понимаю, видели они уже тогда свой собственный Устав. И никаких разъяснений.
Здесь не задают вопросов.
Здесь благоговеют только.
Так выразился много позже и по совершенно другому поводу к тому времени едва родившийся поэт, которого я так анахронично цитирую. Своих слов для обозначения этой хамской разновидности корпоративного чванства я, увы, не нашел и, вместо того, чтобы благоговеть, сильно разобиделся. Так и закончил свое восьмилетнее образование с аттестатом, подпорченным двумя “четверками”: по пению и физкультуре – и вне рядов передового отряда молодежи, а потом еще почти два года упрямо оставался “несоюзным”. Только в конце выпускного класса, поддавшись увещеваниям желавших мне только добра педагогов и, так сказать, производственной необходимости, вступил я в эту неприветливую организацию. Иначе бы и медаль тю-тю, и вуз медным тазом, да и вся жизнь наперекосяк.
Слова “конформизм” я тогда не знал. Просто было ощущение, будто что-то гаденькое делаю. И вот-вот сблюю.
Свободное копирование
