Инкубатор - 14

      14

      Украинскую литературу вела наша классная дама Александра Ивановна Мушта. Язык давался мне очень легко, потому что сильно напоминал язык среды, в которой все мы жили: ни русский и ни украинский, а так, суржик. Литературу же я любил странною любовью. Странность состояла в том, что, взахлеб читая книги иностранных авторов в переводе на украинский (они были гораздо доступнее, чем русские переводы), я всех украинских классиков, а тем более современников, игнорировал, делая исключение только для Тараса Шевченко и Леси Украинки. Уж больно наивными представлялись мне книжки, написанные вроде взрослыми людьми, но как будто для подростков - и как будто подростками же. Если хотите испытать это ощущение неловкости читателя за непостижимую инфантильность автора, почитайте Чингиза Айтматова, коль скоро украинский язык вам недоступен. Испытаете. Я же и через сорок лет язык не забыл, хотя пользовался им только пассивно, то есть для чтения зарубежных новинок, постоянно и без всякой очереди продававшихся в совковые времена на станции метро “Библиотека имени Ленина”. До сих пор, приступив к чтению книги, не сразу соображаю, что это “По кому дзвоне дзвiн”, а не “По ком звонит колокол”. Но любить Тычину и Корнейчука – увольте!

      Впечатляла безмерная (безразмерная?) чувствительность Александры Ивановны. Довести ее до слез ничего не стоило, чем я пользовался (злоупотреблял) с неусмиримой мальчишеской жестокостью. Уклониться от общения, не сулившего ей ничего хорошего, она не могла по должности; наказать за хамство – по доброте; наябедничать – из благородства. Всюду клин – вот и плакала…

      Довести класс до выпуска она не успела: замужество, декрет – дела житейские. Но и спустя немалый срок после расставания я однажды заставил ее рыдать. Это когда в первые свои вузовские каникулы мы с Людочкой нагрянули к ней домой, предварительно срепетировав роли счастливых молодоженов: пусть, вроде, обалдеет. Вот уж было причитаний, объятий, слез и соплей! Я от всего этого обещал воздерживаться, но ведь было, грех врать! Муж безропотно порысил за бутылкой. Сына Александра Ивановна тем временем без всякого стеснения накормила грудью в нашем присутствии, не утирая слез, не прекращая расспросов. Впервые я видел, как искренне человек может радоваться чужому счастью или, точнее, может быть счастлив чужим счастьем.

      Честно говоря, обнаженную женскую грудь я, мнимый молодожен, тоже видел впервые.

      За столом (Испытывающий взгляд в сторону Людмилы: “А тебе можно?” – “Можно.” – ”Ну так дай Бог и вам детушек!”) вечер подкрался незаметно. Мы поняли, что заигрались, когда хозяева наперебой стали оставлять нас на ночлег, и уже доставались из шкафа простыни…

      Бегство было постыдно поспешным. Но мы себя не разоблачили, нет. В пути до автостанции, где нам предстояло сесть в разные автобусы и надолго разъехаться в разные стороны, мы никак не могли выйти из роли: дурачились, швырялись снежками, завалились пару раз в сугроб. Ну и целовались, естественно. Мы еще не знали и знать не могли, что спектакль, репетиция которого завершалась с таким триумфом, своенравная, как советская цензура, жизнь никогда не позволит поставить.