Инкубатор - 13

      13

      С этого класса русскую словесность нам стала преподавать Лидия Павловна Гараймович. Высокая, красивая, преисполненная собственного достоинства темпераментная еврейка, она с первых же уроков поразила нас тем, что обращалась на ”Вы” даже к последнему двоечнику. Во всем прочем полная противоположность физику Шляховеру, она совпадала с ним в главном: в любви к предмету и профессии – а это невозможно не почувствовать даже таким эстетически недоразвитым остолопам, какими мы в ту пору были. Я, хоть и много читал с дошкольного еще возраста, не отделяю себя от сверстников – в том смысле, что были и кроме меня любители чтения, но Лидия Павловна все сделала для того, чтобы хотя бы некоторые из нас, пусть немногие, полюбили не просто чтиво, а литературу.

      Эпизод. Лидия Павловна задала на дом короткое сочинение. Девочкам не помню уж о чем, а мальчикам – о последнем футбольном матче. Я хулигански уложил сочинение в одну – да еще нерусскую! – фразу: ”It rains, no game.” – и очень хотел посмотреть, что будет.

      Ничего не было. Никакой реакции!

      Следующая тема: “Мое отношение к образу Рахметова”. Опять упражняюсь в зловредности: “Презрительное у меня отношение. Как в ответ не презирать человека, который одной своей фразой: “Я не пью ни капли вина. Я не прикасаюсь к женщине” – выразил свое истинное отношение к лучшей половине человечества, приравняв ее к предмету потребления?!”

      Вместо отметки на этом листке было написано: “Уже лучше. Только фраз – две”.

      Я еще немало пооригинальничал в этом направлении. С какой радостью вместо урока весь класс организованно отправился смотреть только что вышедший французский фильм “Три мушкетера”. Даже необходимость писать по фильму домашнее сочинение не омрачила этой радости – только бы попасть! И я написал. Жаль, что оно не сохранилось, и я лишен возможности цитировать. А смысл вот такой:

      Коротко вспомним сюжет. Исполненная благородства королева передает (Не совсем понятно, зачем, но это, в конце концов, их личные дела) подаренные супругом дамские ювелирные украшения благородному чужестранцу. Сволочь кардинал плетет интриги; честь королевы в опасности. Честь! – это не только вам, это никому не шуточки! И если бы не благородный Д’Артаньян и его столь же героические товарищи мушкетеры, хрен бы что от той чести осталось. А так все благородные доны счастливы, мерзкий интриган Ришелье посрамлен, награда нашла героя, в воздух взмыли чепчики – happy end, да и только!

      А теперь зададимся рядом вопросов. Честь спасена благодаря тому, что героям удалось отринуть от королевы подлые и лживые наветы врагов? Да нет же, не смешите ваши тапочки! Все, что ей вменялось недругами, она действительно совершила. Помимо преступления коронованной распутницы (Только против чести, поймите меня правильно!) нам продемонстрировали еще одно преступление: по сокрытию следов предыдущего. Неужели подлинная честь состоит в том лишь, чтобы, не гнушаясь обманом и прочими малопочтенными средствами, избежать огласки реально совершенного бесчестного поступка? Не пойман – не вор, так что ли? И почему ни персонажи, ни автор об этом даже не задумываются?..

      Примечательно, что Лидия Павловна, так же как и Евгений Владимирович, не имела клички. А ведь пацанва никогда не экономит язвительности в выборе прозвищ – ни своим, ни, тем более, халдеям.

      Впрочем, и в характере Лидии Павловны язвительность замечательно уживалась с уже упоминавшейся подчеркнутой вежливостью. Когда вовсе даже неплохой хлопец Женька Вербицкий, красавец и певун, попытался показным смирением компенсировать незнание материала, а он умел потупиться, умел и зардеться очень убедительно, Лидия Павловна сказала только: ”Что ж, скромность украшает…“ – и, артистично выдержав надлежащую паузу, закончила: “…девушку”.

      Бедный Женька… Тем более, что все знали: ЛПГ, вопреки официальной доктрине, не скрывала, что в ее глазах понятие “скромный” следует определять как сумму характеристик “тихий” и “глупый”.

      В дальнейшем мы подружились – без панибратства, которое в отношениях с Лидией Павловной было невозможно даже теоретически. Еще много раз я получал за свои опусы странную отметку “5/?”, что означало: “Грамотность признаю. С трактовкой не согласна”. Никогда она не задавала мне вопроса: откуда передрал? Такое передрать было неоткуда. А сама приносила мне то не значащегося в программе раннего Маяковского, то журнал с публикацией романа “Не хлебом единым” В. Дудинцева, а то и “Над пропастью во ржи” Дж. Д. Сэлинджера – книжку великую, однако вообще иностранную. Чтоб не отставал от периодики, свела меня в читальный зал городской библиотеки, где представила хозяйке и соотечественнице Софе Израилевне, с которой мы вскоре тоже подружились.

      Так ко мне пришли первые публикации Василия Аксенова, Анатолия Гладилина, Михаила Анчарова – авторов, которые мне и доселе дороги. А вот из тогдашней великолепной четверки молодых поэтов (мужиков, женщин я пока не воспринимал) ближе всех мне оказался Андрей Вознесенский, “Озу” которого я до сих пор помню наизусть, да и многие другие его ранние стихи тоже.

      Конечно, время вызывает неизбежные корректировки. До знакомства с Николаем Рубцовым, Осипом Мандельштамом и, особенно, с Арсением Тарковским, что случилось много позже, я полагал трескучесть фразы чуть ли не непременным атрибутом близкой мне поэзии. Предстояло основательно повзрослеть, чтобы дошло до сознания замечание А. Межирова о том, что на вершинах поэзии метафора почти не встречается. Тогда возраст требовал громкого, яркого, броского и хлесткого. Такого, например, как хулигански написанный Вознесенским диалог с Вороном из “Озы”, столь же хулигански прочитанный мною со сцены на каком-то школьном вечере.

              Как сказать ему, подонку, что живем не чтоб подохнуть?

              Чтоб губами тронуть чудо поцелуя и ручья.

              Чудо жить – необъяснимо. Кто не жил – что спорить с ними?

              Можно бы. Да на фига?

      Инкубаторская искушенная публика легко восприняла все незамысловатые нецензурные намеки и от души ликовала. А Лидия Павловна только пожурила меня слегка, попеняла за выбор невразумительного и даже провокационного (еще бы!) материала. Через месяц я добровольно исправился, прочтя со сцены всего “Мцыри”. Всего, с библейским эпиграфом, подлинный смысл которого мне и через сорок лет не вполне внятен. Да и только ли мне?…

      Интересно, усмотрела ли ЛПГ едва ощутимые параллели в этих таких несхожих произведениях? Жаль, тогда не спросил, а теперь уже поздно. К сожалению, теперь уже многое поздно.

      Спросите: а сам? Нет, даже не пробовал. Уберегло привитое, хоть и поздно, чувство слова – спасибо Лидии Павловне и за это. Редактором, каюсь, был. Тот же блистательный Генка Мазин, спортсмен и дамский угодник, дерзнул на базе школьного оркестра организовать новомодный тогда вокально-инструментальный ансамбль, сокращенно ВИА. Оркестр был духовым, но это его не остановило. Сурдинки мы сами мастерили из электролампочек, обернутых в фольгу, украденную на соседнем, через забор, молокозаводе. Для пацанов никакой забор не препятствие! Но, увы, за противоположным забором располагался городской роддом, а что там, скажите, парням делать? Фишка же состояла в том, что играть и петь полагалось свое, и Генка отчаянно взялся сочинять тексты.

      Вот тут-то я отоспался на нем от всей души, безжалостно кромсая - по его же просьбе, так что неча жаловаться! – беспомощные самоделки, в которых “ночные звезды… сверкали жемчужной”. Теперь, оглядываясь, каюсь в своей жестокости – особенно когда приходится ненароком услышать профессиональную и дорого оплачиваемую попсу. Генка, истинный мачо, при всей литературной бесталанности, никогда бы не написал: “У меня мурашки от моей Наташки…” – нет, он поберег бы и свою Наташку, и ее врачебную тайну. А чего стоит “…соловей российский, славный птах…”! Или поищите смысл во фразе: “А мы с Наташкой по двору идем, и нет нам дела больше ни о чем”. На кой ляд, скажите, звездам синтаксис и прочие глупости? Ну и чем хуже Генкино “…сверканье жемчужной”?

      За свой неряшливый суперперл: “Продал художник свой дом, продал картины и кров…” Андрей Вознесенский точно заработал бы у незабвенной ЛПГ “банан” и выволочку. Представляю вежливые вопросы Лидии Павловны: “И на кой ляд Вам, Андрей Андреевич, эти шлягеры? Неужели кушать очень хотелось? Или, вслед за Богданом Титомиром, решили, что “пипл все схавает”? Не аферист ли Ваш художник, если исхитрился отдельно продать дом, отдельно кров? Или “кров” – это “кровь” с грузинским акцентом? Художник грузин продал кровь – что ж тут непонятного? Сейчас многие продают, а он – первопроходец. Первопроходимец. Чего ради любви не сделает горячее ”лицо кавказской национальности”, Вы это хотели сказать, да?..”

      Ну а мой, гораздо более поздний, уже едва народившейся новейшей экономической формацией навеянный комментарий: миллион с алых роз – кого этим можно удивить сегодня?..