Инкубатор - 1

         Глава 2. Инкубатор

         …Пора, когда не маяк, не возглас,

         а лишь один переходный возраст

         тебе и черный цербер и верный гид.

                (М. Щербаков, После детства)

      1

      Думаете, я не понимал, что жизнь в городе, в отрыве от родителей, братьев и привычного окружения сулит мне немало сложностей? Да прекрасно понимал, что именно с них и начнется.

      Интернат (не путать с Интернетом!) – достаточно закрытое учебное заведение, очень похожее на казарму. Те же ряды одинаково заправленных коек в спальных помещениях. Тот же регламент всех, так сказать, коллективных отправлений: подъем, зарядка, кормежка, занятия – и так далее до отбоя. Готовиться к урокам тоже полагалось вместе в отведенные часы. И только в одежде, не считая школьной формы, допускался некоторый разнотык.

      Пока я робел и знакомился, личного времени у меня почти не оставалось. Нескольких дней, однако, хватило, чтобы убедиться: с учением у меня проблем не будет; это мама, боясь, что в городской школе я не справлюсь и скачусь в троечники, перестаралась с заблаговременными утешениями.

      Нет, успевал я нормально. Я быстро нашел дорогу в библиотеку и вскоре сделался личным другом библиотекарши, большой любительницы вольнодумного чтения. Шла как раз недолгая хрущевская оттепель, богатая неожиданно откровенными публикациями: от И. Эренбурга до В. Дудинцева. Не верите, что в том возрасте меня такая литература занимала? А что меня должно было занимать: Ж. Верн? А. Беляев? А. Гайдар? Все это было читано-перечитано раньше. Интерес к судьбам пионеров-героев, поначалу острый, вдруг остыл, стоило мне осознать, что в живых никого из них почему-то не осталось, что все они – герои посмертно. Во мне уже произрастал ранний скептицизм – не от ума, а от недоумения. Никто не смог объяснить мне причину категорической несовместимости пионерского героизма с дальнейшим, после совершения подвига, земным существованием. Следовало дожить до Пелевина, чтобы такие моменты задним числом понять, но тогда Пелевин был ещё в пелёнках. Равным образом тогдашние книги про войну и партизан почему-то никаким боком меня не трогали (уже), так же как и книги “про любовь” (еще).

      Интернат похож на казарму не только распорядком и одинаковой для всех формой одежды, но и своей атмосферой. Слава Богу, дедовщины: в том (сегодняшнем) смысле, что старший волен глумиться над младшими – не было и в помине. Зато внутри класса царила, как в крысятнике, непререкаемая иерархия, не постигнув которую можно было оказаться в самом незавидном положении. Все, разумеется, относительно, так что сравнивать инкубаторские порядки с теми детдомовскими ужасами, что описаны в “Рязанке” Анатолием Приставкиным, не следует. Хотя “велосипед” и кое-какие другие жестокие забавы все-таки изредка практиковались. Я пока о мальчишках; внутреннее устройство девичьих так называемых коллективов мне и доселе неведомо. Я даже не уверен, что они существуют.