ххх
Тамара просто относилась к деньгам: сколько ни принесу, она всему была рада. В 1962 году, когда мы только поженились, моя зарплата наполовину была меньше зарплаты моей матушки Тамары: она получала 130 рублей, а я - 60. А когда позднее с нас, священников, сняли дискриминационный налог, и я принес первую зарплату (по тем временам то были большие деньги), Тамара сказала: “Куда ты мне столько принес, что я с ними буду делать, - надо раздать родственникам.”
В Церкви есть разное отношение к деньгам. У некоторых батюшек дети, больные родители, кому-то надо помочь. У меня был знакомый протодьякон (он потом стал священником), у которого было 13 человек детей, и всех нужно было накормить, одеть и на ноги поставить. Когда я поступил алтарником в Николо-Хамовнический храм, мама сказала: “Сынок, сколько тебе дадут, столько и дадут, за столько и работай. Помни, что это - храм”. Дали очень мало. Когда стал священником, то стал получать больше, а мама повторяла: “Сынок, платят тебе столько, и слава Богу, а будут платить половину того, что сейчас получаешь, все равно служи. Если же завтра ничего не дадут - служи, а тарелку супа кто-нибудь тебе да нальет”. Может быть, именно за такое отношение к деньгам, люди добрые меня не оставляют. Надо всегда помнить, что того, кто работает в храме, Господь не оставит.
ххх
Когда Тамару забирали в больницу, она мне сказала: “Славочка, придется нам с тобой расстаться…” Эти слова она мне сказала в полном разуме. И глаза, глаза, как сказано у Есенина, “печальнее коровьих”. Сердце оторвалось. Хотелось завыть от безнадежности, от безысходности происходящего. Страшные и роковые минуты. Знаешь, что сейчас для нее начнется другая жизнь. Больничная жизнь оказалась тяжелым заключением за решеткой.. Как я её сажал в машину, как вез, как отдавал в чужие руки, как забирал одежду, - не помню. Затем ехал в метро, зажав голову руками, и не мог понять, почему люди разговаривают, смеются. Разве это возможно? Один я остался дома. Нет её… В больнице все непонятно, непредсказуемо, и войти к ней нельзя, и увидеть нельзя. Нашёл окно, подтянулся, а в глазах темно. Смотрю - и ничего не вижу… Какие-то внутренние слезы мешают, а глаза сухие. Подошла в своем халатике, смотрим друг на друга. Так близко родное лицо и… дальше быть не может. Каждое утро просыпался - и к ней, после службы - снова к ней. И днем, и утром, и вечером. Когда привез к ней мою маму, то мама обратно идти не могла. Мама молилась, молился и я, но всё было как в кошмарном сне. Глаза, которые я видел в той больнице, ни с какими другими глазами никогда не спутаешь. Молодые девчонки и женщины, а глаза у всех одинаковые. Такая в них грусть, такая бездна чего-то непоправимого, утерянного навечно, что сердце разрывается от сострадания к ним. Что-то скорбное-скорбное… Наверное, так и должно быть в доме скорби. Тамара не захватила храма Всех скорбящих Радости, который потом открыли в Алексеевской больнице, но ведь Божья Матерь там все равно пребывала с ними. “Всех скорбящих” значит, что она рядом со всеми скорбными: и с Тамарой, и с другими больными, и со мной, и с теми, кто их посещал. Два месяца в больнице стали временем не жизни, а подвига, душевного и телесного. Не буду рассказывать о том, что мне потом поведала Тамара. Вызволил я её оттуда с Божией помощью и любил неимоверно… Жалел и трясся над ней, и очень страдал. А она была страдалица, избранная Богом. Господь выбирает, и меня выбрал, а я только всегда думал, как хорошо, что я с ней, а вдруг на моем месте был бы другой, и он отказался бы от нее в таком тяжелом положении. От сознания того, что я рядом с ней, была неизъяснимая радость. Зачем я об этом пишу? Может, никому не нужна моя исповедь? Но только что было - то было, и из жизни, как из песни, слова не выкинешь…. Что Бог соединил, никто разъединить не сможет. Слава Богу за всё!
ххх
Ты такая ж простая, как все,
Как сто тысяч других в России...
Читаю и думаю: это и про нее, про мою матушку Тамару. Простая была и всех любила. Мне многому у нее надо было учиться - её простоте и отношению к людям. Никого старалась не забыть, покупала всем родственникам подарки. Я ей бывало говорю:
- Посмотри, они тебе не звонят, не приезжают... Воздержись и ты, пусть поймут, что нельзя быть такими равнодушными.
- Да ладно тебе, праздник есть праздник.
И так из года в год. Любила она разговаривать по телефону с моей мамой. Приду домой, а Тамара скажет: “Я с твоей мамой, наверное, часа полтора проговорила”. А самое главное - они молились друг за друга. Позвоню маме: “Сынок, я акафист Божией Матери пою за тебя и за Тамарочку.” Я перенял это от мамы и каждый день пою акафист за них и за тех, кто очень нуждается в помощи Божией Матери: за тяжко болящих, находящихся в узах, молюсь об учениках Воскресной школы, о семейных неурядицах, о батюшках в опале, мало ли о ком, главное - молиться.
Может, кто и обо мне грешном вспомнит и вздохнет...
Вот и рассказал я немного о своей матушке Тамаре и маме Елене, которую многие тоже называли этим ласковым именем - “матушка”. Две матушки - “такие ж простые, как все, как сто тысяч других в России!”
Свободное копирование
