ххх
Иногда есть потребность просто посидеть перед иконами и ощутить эту теплоту, которая от них исходит, посидеть и помолчать, как это порой бывает с близким любимым человеком, когда никаких слов не надо, и так все понятно, и так хорошо-хорошо, “как зимой у печки”. А то ведь мы все говорим и говорим, а надо послушать и то, что нам хотят сказать наши намоленные иконы - они ведь живые, и они хотят сказать нам своё живое слово. Давайте послушаем...
ххх
Тихий Второй Подольский переулок одним концом выходил к монастырю, а другим к Голицынской больнице, со львами на воротах. Здесь будто была не Москва, так было тихо и благодатно - наверное, оттого, что рядом был монастырь. Хотя он в то время был закрыт и разорен, но все равно чувствовалось, что монастырь дышит, ещё не заснул вечным сном, может и проснуться.
Как же нас Господь любит, если сейчас стоит Данилов монастырь: такой прекрасный, светлый, духоносный, как будто и не происходило с ним ничего, и не крушили, и не ломали, а вечно стоял и призывал к молитве.... Подвизались в монастыре такие подвижники, как архиепископ Феодор , в схиме - Даниил, иеромонах Иасон (Смирнов). Стоит он несокрушимой крепостью нашей Православной веры и будет стоять до скончания веков, пока нас всех Господь ни призовет к Себе, да, наверное, и после этого он только преобразится, будет светоносным и сверкающим духовной лепотой. И мы тоже преобразимся, и будет новая земля и новое небо.
ххх
У Тамары было три сестры: Вера, Мария и Нина. Почти по Чехову, одна, правда, лишняя. Лишней оказалась Вера… В войну во время бомбежки она в поезде осталась лежать на каком-то полустанке… Хотел отец Андрей Петрович поехать, да где там - огонь, пламя, взрывы… Так и осталась неизвестной её могилка… Мама её Ефросинья Тимофеевна плакала, глаз не осушала. Вера была очень красивая: на фотографии она в украинской расшитой рубашке, с тяжелыми косами, украинским выразительным лицом - мама-то её Чернобривкина. В войну были в эвакуации в Башкирии, где работали в поле. Председатель колхоза отмечал их работу, даже не верил, что москвичи могут так трудиться, лучше местных. А отмечал работу мёдом , может, потому и выжили. Надо было возвращаться, а здесь приказ Ворошилова: покинувшим Москву в город возвращаться нельзя, оставайтесь там, где находитесь. Собрала Ефросинья Тимофеевна всех своих детей да ещё и дочку Марии Аллу. Андрей Петрович в то время на войне был. Кое-как с большим трудом сели в поезд. И до Москвы-то оставалось уже немного, как вдруг входит военный патруль: “А ну-ка, тетка, собирай свою голодрань да сматывай с поезда!” Ефросинья Тимофеевна встала перед ним, да и говорит: “Слушай, если сейчас выгонишь, то возьму веревку и здесь при тебе повешусь…” Посмотрел патрульный, повернулся и пошел дальше. Так вот с Божьей помощью и доехали. А приехали - не прописывают. И опять мытарства. Нашелся все-таки кто-то, помог - заняли свои комнатки. Вот что пережили наши мамы. Да мы их на руках носить должны. А раз ушли к Господу, то молиться за них. Я поминаю страдалицу Евфросинью да и всех других страдалиц, кого знаю, и свою маму в том числе. Выстояли, не склонили головы и с Божией помощью вырастили нас.
ххх
Очень любила Тамара тепло и солнце, так и тянулась к ним... Когда жили рядом с Даниловым монастырем, то в доме была печка. Тамара, бывало, прислонится к ней спиной и стоит: теплая и радостная. Сидишь на табуретке и подкладываешь в печку полешки... Никаких сравнений не подберешь к печи: в печи можно париться, у нее греться, от нее и уют... помните есенинское “и тепло и светло как зимой у печки”. Печка, Красный угол, иконы, крашеные половицы, окошки с маленькими форточками и потолки, оклеенные белой бумагой... Жить в таких комнатах хорошо, и помолиться хорошо, к домашнему уюту и теплу молитва напрашивается... и молитвой всё освящается.
Свободное копирование
