На пятки авантюристу Фальку наступал лукавый, но нищий акварелист Артур Фонвизин. Он жил и творил в коммуналке «на Мясницкой» (улица Кирова, 19) и там же принимал учеников.
Профессиональная деятельность А. В. Фонвизина (1880–1973) по всем параметрам совпадала с ритмом двадцатого века. Он с молодых лет, с 1901 года, состоял членом всех артистических кружков и объединений, изъездил весь мир, говорил на всех европейских языках, а выбрал русский, русскую кашу и русский беспредел. Жил он частными заказами. В комнате, где спали, ели, болели, по настоянию чувствительной супруги тяжелый творческий труд был сокращен до изысканной акварельной техники. Фонвизин писал с натуры, усаживая модель в яркий угол, по воображению летающих гимнастов, и по фотографии знаменитостей балета безликого времени. Разбалованные заказчики платили мало и неохотно. Акварелист хитрил, переманивая полезных учеников у Роберта Фалька.
Встреча Васьки-Фонарщика с акварелистом закончилась катастрофой.
Верный ученик Фонвизина, талантливый и независимый Володя Мороз, невразумительно рассказывая, дал неопределенную характеристику своего нового приятеля. Фонвизин и его чуткая супруга решили, что к ним идет герой французского Сопротивления, вроде Олега Толстого, а не душевнобольной художник.
По рассказу Тамары Васильевны, принимавшей участие в беседе, их ждал хорошо сервированный стол. Фонвизины стерли пыль с фамильного серебра, выставили хрустальный графин с водкой и не поскупились на вазу с диковинными фруктами. Видавшие виды Фонвизины с порога смекнули, что к ним привели не героя цивилизованных манер, а сумасшедшего, постоянно голодного пролетария без царя в голове.
От водки Вася отказался, но когда принесли суп, он поинтересовался, что последует за этим блюдом. Узнав о котлетке и пирожном, попросил кастрюлю и сложил туда все три составляющие обеда. Пораженная Фонвизина исполнила пожелание, а Вася так прокомментировал: «В желудке ведь все равно все перемелется!»
В середине 50-х годов о «школе Васьки-Фонарщика» уже слагали легенды. Сочиняли небылицы о его несметных богатствах, о содомских оргиях, даже о шинели полковника КГБ, которую Ситников примерял по ночам. На самом деле он работал до первых петухов, годами не выезжая за пределы Москвы.
Общение с иностранцами стало существенной частью его необычной жизни.
По свидетельству Нины Андреевны Стивенс, в декабре 1956 года на светском вернисаже в честь Пабло Пикассо ее друг, красочно одетый Ситников, в окружении пары очаровательных девиц, с отвращением повторял: «Дутое говно, хуже дрисни Зверева!»
Георгий Костакис, большой поклонник «русского авангарда 20-х годов» и покровитель московских новаторов, остроумно и ярко рассказывал о появлении Ситникова в его доме. Ему показалось, что воскрес сам Гриша Распутин.
С собирателем «авангарда» Ситников не поладил. Он забраковал всю коллекцию грека, а тот не понял живописи Ситникова.
Особенность художника и ему подобных «русских феноменов» тонко подметил критик Игорь Голомшток: «Ядро этого движения, его нерв, его авангард составляют не новаторы форм и новых творческих концепций, а новаторы нового видения мира».
В 1959 году никому не известный художник резко одернул самого министра культуры Михайлова, о чем лично свидетельствую. Этот министр, следуя либеральному течению той поры, обратился к человеку из толпы, чрезвычайно похожему на шаблон богемного артиста, за разъяснением абстрактной картины польского автора. Василий Яковлевич, сам не поклонник абстрактных опусов, лихо повернулся на скрипучих каблуках, взял министра за локоть и громогласно объявил: «Зачем ослу объяснять искусство, ведь осел не нуждается в живописи?!»
Крылатая фраза облетела всю Москву.
Его квартира в старом доме «на снос» стала своеобразным клубом свободомыслящей интеллигенции. К нему шли решительно все, кто хотел соприкоснуться, взглянуть на храброго «профессора всех профессоров» без казенного диплома в кармане.
Свободное копирование
