Без мистики дело не обходилось.
Слоняясь по московским дворам, у подвала Бруска я услышал возгласы сектантов «хаваю, хаваю, хаваю», что на воровском жаргоне означало «ем, ем, ем».
— Игорь Сергеич, — внушал работник ликбеза, — ударение не на первом слоге, а на последнем: «хав-а-Ю», а не х-Аваю.
На древнерусской лавке сидел барачный поэт И. С. Холин, вытянув длинную шею в роговых очках, и упорно ликвидировал неграмотность под руководством жены Бруска.
Первого настоящего иностранца, а не прощелыгу из Белостока, Брусок снял в мастерской известного ваятеля Неизвестного. Им оказался баловень судьбы Поль Торез. Правда, Поль был сыном знаменитого коммуниста и купался в Артеке, но имел право смотреть на египетскую пирамиду и загорать с Брижит Бардо на одном пляже. Брусок очень быстро дезертировал из марксизма с человеческим лицом в крупный капитализм без лица и принимал исключительно отборный народ с крепкой валютой.
В мои двадцать семь лет (1965) за мной числилась скандальная выставка в Тарусе и Москве (1961), пяток густо иллюстрированных книжек и открытие Любы Поповой на подмосковном чердаке (1963) — весомые доказательства передовых взглядов с почетным прозванием «формалист». Помню, в ноябре 1965 года у издательской кассы «Малыша» на Бутырке я встретил бывшего сокурсника по ВГИКу Юрку Богородского, матерого алкаша и превосходного рисовальщика детских книжек, холинских включительно: «в реке большая драка, поссорились два рака» или «можно плыть на топоре и купать слона в ведре». Пить водку мы пошли в подвал Лиды Шевчук, собутыльницы художника. Дверь открыл обнаженный до пояса, в солдатских ботинках на босу ногу, знаменитый поэт Игорь Холин. Пили вчетвером и слушали его «космическую поэму», где нечетное количество раз повторялись имена прошлого и настоящего с титулом «Друг земного шара».
В зиму с 1965 на 1966 год я часто виделся с Холиным у него на Кировской, у соседа Толи Брусиловского, у его соратника по перу Генриха Сапгира, в модном подвале Юло Соостера и, естественно, в Сандуновской бане, где собирались друзья и враги в одной воде.
С Холиным и его стихами я познакомился лет пять до этого, в гнилом, по окна вросшем в землю бараке живописца Оскара Рабина. Лобастый Рабин молча показывал картины с изображением барака зимой и летом, днем и ночью, а длинный очкарик Холин, с перчатками в зеленой шляпе, с восторженной чувихой рядом, монотонно чеканил барачные строфы:
Я в милиции конной служу,
За порядком в столице слежу,
И приятно на площади мне
Красоваться на сытом коне.
Любитель поэзии Алик Гинзбург, возвращавшийся с нами в Москву, — со мной был рыбак из Тарусы Эдик Штейнберг, — убеждал, что Холин — лучший поэт современности, и продал нам за трояк машинописный текст его барачных куплетов, в окружении убогих стихоплетов, таких, как пустомеля Сашка Аронов, бузотер Серега Чудаков и прощелыга Мишка Еремин.
Вот кусок дневниковой записи И. С. Холина с описанием подвального быта:
«Проснулся у себя в комнате и зажег свет. Картина предстала передо мной такая: возле кровати — лужа блевотины. В ней мой костюм и настольная лампа. Простыня и пододеяльник тоже в блевотине. У стены раскладушка, в которой спит Хвостенко. Я встал, убрал блевотину, но и после этого в комнате стояла страшная вонь. Проснулся и Хвостенко. Мы сообразили на четвертинку водки и на шесть бутылок пива. Приехали Сапгир и Ян Сатуновский. Мы выпили все, что купили…»
Подвал — становой хребет русской цивилизации.
В подвальном углу изящной словесности Сапгир, Сатуновский и Алексей Хвостенко представляют видные творческие образцы.
Вспоминает Хвостенко:
«Каждое утро Холин исчезал изучать пожары, мне же выдавал железный рубль с наказом писать стихи, а рубль пропивать по своему усмотрению. В результате этой художественной и дружеской сделки множество стихов, тогда написанных, бесследно пропало. Сохранилось десять штук, с посвящением моему просвещенному другу».
Примеры:
«Я собственный свой боб кладу в сугроб, и всех вас ждет, зевая, гроб», «Покуда жопа не идея, покуда девка хорошея в постель сама еще идет», «Отчасти уд, отчасти луд» и т. д.
Мы в стране поэтических чудес.
Начиная с пещерного товарообмена, картинка на бутылку виски, торговля постепенно превращалась в доходное, денежное дело. У людей появились значительные деньги.
В цивилизованных странах биография художника состоит из выставок. В стране победившего социализма жизнь артиста, особенно нелегального, всегда слагается из «этапов», и чаще всего зловещего содержания. «Тюремные этапы» в 7—10 лет прошли художники Борис Свешников, Лев Кропивницкий, Юло Соостер, Василий Ситников. Многочисленные приводы психбольниц знали Володя Яковлев, Анатолий Зверев, Володя Пятницкий.
В последнее время перекройщики русской культуры со своим «другим» или «гонимым искусством» выстраивают некую самостоятельную, идеологическую величину подпольного «нонконформизма». Такая схема возникла в официальном искусствоведении и не соответствует действительности. Да, андеграунд был круто замешан на вялотекущей шизофрении, но не каждый шизофреник — художник и не каждый художник — шизофреник. Неприкаянные фанатики рисования были всегда готовы сорвать деньги за свои опыты и шли на любой контакт, приносивший пользу их творчеству.
Один из апостолов подполья, трудолюбивый Оскар Яковлевич Рабин, со своим характерным городским пейзажем кривого барака, расчетливо поднимал цены и откладывал на черный день.
Бедовый британец Эрик Эсторик, миллионер, похожий на поселкового счетовода, первым предложил Рабину выставку за границей. О таком мечтал каждый авангардист, но как обставить дело, чтобы овцы были целы и волки сыты?
Выход нашел московский меценат Виктор Луи.
Его репутация была абсолютно чистой, как у первого чекиста Феликса Дзержинского. Появление Виктора Луи в подвалах и бараках означало, что ты отмечен свыше и обеспечен выставкой за границей или публикацией антисоветского романа. Так было с В. А. Фаворским в 1962 году. Правда, наивному реалисту пришлось расплатиться за нее сундуком ВХУТЕМАСа, битком набитым шедеврами 20-х годов. Так было с романами Валерия Тарсиса и Эдуарда Кузнецова, Александра Солженицына и Евгении Гинзбург. За пиратскую деятельность Луи получал валюту, а нелегальные авторы — дубовый кукиш!
Изобретательный Луи для пробы направил в «Гросвенор Галлери» в Лондон (все тот же магазин Эсторика!) группу на выбор. Британец обратил внимание на «Бараки» Оскара Рабина.
Оскар Рабин — звучит!
Свояки решились на нелегальную персоналку. Операция с выставкой дала самые желательные результаты. Все картины Рабина раскупили друзья галерейщика. Выручку поделили. Луи приобрел новый «мерседес», Рабин купил долгожданную кооперативную квартирку на улице Черкизовской, дом 6, кв. 21.
Вот что значит «еврейский паспорт»! — картина О. Я. Рабина.
Гей, славяне!
Статьи Дженифер Луи (английская супруга В. Л.) в «Ивнинг Ньюс», слависта Жака Катто в журнале «Сюрвей», Поля Тореза в «Комба».
Такой рекламы было достаточно, чтоб образовалась очередь желающих иностранцев и москвичей приобрести творения подпольного светила.
Свободное копирование
