В годы лихорадочных новостроек в центральной части Москвы освобождалось огромное количество уютных подвалов и чердаков, самой судьбой определенных под жилье бездомных артистов. Ошалевшие от счастья переселенцы бросали в подвалах веками нажитое добро, громоздкую мебель, кованые сундуки, резные иконостасы, устаревшие библиотеки, чтобы отовариться безобразной обстановкой рижского производства в отдельном малогабаритном раю.
Подвалы сдавали за взятку. И чем прочнее было помещение и лучше адрес, тем больше брали взнос. В наемных подвалах зашумели «салоны», куда пускали всех желающих поглазеть на каракули художников или послушать барачные стихи.
На Большой Садовой, в незаметной подворотне поселилась славная семья, эстонец Юло Соостер с чернобровой женой и дочкой. Художник с «тюремными университетами» ютился в потном подвале, где по зеленым стенкам, как по заливным лугам, ползали мокрицы и тараканы. Творческое содружество с трезвым графиком Юрием Нолевым-Соболевым, кормившим целую шоблу нештатных авангардистов в журнале «Знание — сила», обеспечивало постоянные заработки.
За самоваром Соостера решались судьбы мира!
Обливаясь потом, приезжие чешские утописты читали доклады о положении русской культуры в мировом контексте, и подвальной группы Соостера в частности.
Казалось, что подвальные теоретики обречены на быстрое забвение, ан нет! — оттуда выбирались в люди практики искусства, Илья Кабаков, Михаил Гробман, Владимир Янкилевский.
Там я попал в списки заграничной выставки, составленной прогрессивным чехом Арсеном Погрибным.
Москва всегда славилась невестами.
Почему украинский художник Толя Брусиловский, красавец с пышными усами, не выбрал себе невесту с приличным приданым?
Разве Ирка Эдельман или Светка Купчик не имели почтенных родителей?
Любой дурак влюбится в красавицу, а если ты храбрец, то полюби и некрасивую!
Харьковчанин Анатолий Брусиловский («Брусилов» — звучит по-генеральски! — для издателей, «Брусок» для своих в доску) полюбил дочку дворника, и она обрекла его на долгое московское подземелье. Он трижды менял подвалы. У него постоянно ночевали безработные и женатые земляки Крынские, Савенко, Бахчаняны. Дальний родич из Белостока присылал польский листок «Пшекруй» и клянчил взамен икону XVII века. Знаменитые алкаши со Сретенки по ночам прыгали в окошко и опустошали запасы вин.
Пьянство в подвале Бруска считалось символом отсталости и невежества, но часто бывало и так, что в подвал проникал грубиян, вроде циника Иодковского («Едем мы, друзья, в дальние края»), и начинался кулачный бой с приводом в отрезвитель.
Подвал славился современным ликбезом.
В подземелье, украшенном вологодскими прялками и картинками из журнала «Пшекруй», усидчиво изучали иностранные языки, корчуя ненавистный сорняк в виде буквы «г», выдававшей захолустное общественное положение.
По зубрежке и чтению газет подвал Бруска мог состязаться лишь с полуподвалом Лошака, Дорона, Купера, где изучение английского языка велось под управлением молодого дирижера Максима Шостаковича.
Свободное копирование
