Весь следующий месяц, когда Рэймонд не видел, я съезжала на заднице с лестницы, била себя по животу, каждый вечер перед сном по десять раз слетала с дивана на пол. Все что угодно. Все что угодно лучше, чем рассказать родителям, особенно отцу, что каждый вечер я трахалась с Рэймондом в игровой комнате в подвале, а он в это время смотрел надо мной телевизор откинувшись в кресле. Как я могла сказать ему слово «секс», если не могла находиться в комнате во время рекламы бюстгальтеров фирмы «Плейтекс».
Шел 1968 год, аборты были запрещены. Знай я, что могла сделать это в Пуэрто-Рико, продала бы свое ониксовое кольцо, опаловое ожерелье и рэймондский канареечно-желтый «Бонневиль», чтобы попасть туда. Я совсем не думала о ребенке, не представляла себя матерью. Меня слишком пугал разговор об этом с родителями. Я была подавлена, угнетена, глубоко разочарована. Всегда считала, что моя судьба – стать звездой. Теперь всю жизнь я должна быть женой Рэймонда. Домохозяйкой, без денег, хорошей машины, с мужем, весь интеллект которого ограничивается любимым выражением «Как энто получается?».
Мне казалось, что Бог или мировая воля или судьба или что там есть, определяющее жизнь человека, повернулось против меня. Да, я первой из подруг потеряла девственность, но в течение недели после этой сенсации еще три последовали моему примеру. Теперь мы обсуждаем рекомендации по получению оргазма и ни одна из них не забеременела. Фей получила от двадцатишестилетнего моряка с атомной подводной лодки кольцо с бриллиантом в три карата и предложение выйти замуж через неделю после выпуска. Почему ж только мой удел подвергнуться публичному унижению?
Каждый вечер этого долгого месяца я ложилась на живот на диване и говорила себе: «Вот начнется реклама по телевизору – я скажу родителям. Вот как только начнется реклама». Но не могла вымолвить ни слова.
В конце концов, уходя в школу однажды в понедельник утром, оставила записку в почтовом ящике. «Дорогие мама и папа, я очень сожалею, знаю, что огорчаю вас. Я беременна. Любящая вас дочь Беверли».
Школа в тот день была кошмаром. Голова моя как будто опустела. Мистер О’Рурк, учитель истории, решил заметить, что я жива и вызвал меня. «Мисс Донофрио» - сказал он.
Я не слышала его.
«Мисс Донофрио, не хотелось бы прерывать ваше занятие (я наводила порядок в своей сумочке). Мы говорили об Эндрю Джексоне, президенте, я уверен, что с вашей богатой эрудицией вы уважаете его». Класс захихикал. «Не сделаете ли вы нам такую любезность, не прольете ли свет на предмет обсуждения. Скажите нам что-нибудь, хоть что-нибудь о мистере Джексоне».
«Я не знаю ничего».
«Какая жалость. Я вынужден предположить, что вы не читали то, что было задано. Я думаю, вам лучше написать пару страниц на эту тему».
«Вы хотите, чтоб я что-нибудь сказала?».
«Именно».
«Он был президентом и носил белый парик».
«Маловато».
«Вы просили что-нибудь».
«Три страницы».
«Это нечестно».
«Еще слово и я оставлю вас после уроков»
Я написала в тетрадке «членосос».
В тот день у меня была машина и после школы я повезла мою подругу Вирджинию с ее бойфрендом Бобби к ней домой. Мы ели мятное печенье и пили кока-колу у нее на кухне. Я вздыхала, а Ви повторяла: «Бедная Бев. Я рада, что я не ты». Когда я поднялась, чтоб уйти, Бобби бросился на пол, обхватил живот и катался от смеха, пока по его щекам не покатились слезы. Когда он смог дышать, он сказал: «Твой отец убьет тебя». Бобби-то знал. Его отец был такой же маньяк как мой, только баптист. Я вышла из дверей как на казнь.
Было полчаса до обеда и родители ждали меня за столом. Я бросила книжки и упала на стул. Мать встала, прислонилась к плите и скрестила руки на груди.
«Ну, я надеюсь, ты гордишься собой теперь», - сказала она.
«Нет», - сказала я.
«Что ты собираешься делать?».
«Выйти замуж за Рэймонда».
«Все так просто. Ты так умна. Ты все знаешь». Она всегда так говорила. Может потому, что с седьмого класса я, вращая глазами, каждый раз поправляла ошибки в ее речи.
«Нет».
Отец листал мою тетрадь.
«А что твой бойфренд? Что он об этом думавет?».
«Он счастлив. Мы женимся».
Отец выдрал несколько листов из моей тетради и швырнул матери. На столе лежали картинки, которые я рисовала на уроке английского в тот день. Яйца, члены, эрегированные и кончающие, такие слова как «сосать», «трахать», «членосос», «мазафака», написанные в виде блока букв и затененные как названия книг. «Смотри, смотри о чем твоя дочь думает в школе».
Я выбежала из кухни, пробежала мимо сестер в гостиной, смотревших шоу Майкла Дугласа и подумала, слава Богу мой брат не здесь и не слышит все это, он был где-то в середине океана на военном флоте. Я села на верхнюю ступеньку лестницы в мою комнату, сжала лицо между коленями и слушала как родители кричат друг на друга на кухне.
«Я знал это. Я знал это. Верь ей, ты мне говоришь. Оставь ее? Упаси тебя Бог говорить мне, чтоб я доверял двум другим твоим дочерям.
«О нет, Сонни, не обвиняй меня в этом. Это и твоя дочь тоже»
«Что я тебе говорил о том, что она делала со своим бойфрендом в подвале? Что я тебе говорил?»
Все о чем я могла думать была Минди Хармон. Она не такая плохая как я. Она была чирлидером, не красилась, выпивала очень редко, не курила и все равно забеременела. Мать таскала ее на все баскетбольные соревнования, где она могла быть чирлидером, только, чтобы пристыдить ее. Минди была сентиментальной. Она должна была сидеть боком за партой, в юбке с расстегнутой молнией и блузке, заколотой трехдюймовой булавкой из ее чирлидерской формы. Если ее спрашивали о беременности, она, моргнув пару раз, отвечала, что нет. Обо мне же говорило полгорода.
Я и беременная скорее бы умерла, чем вела бы себя так позорно как Минди Хармон.
«Роза, - позвала мать, - скажи сестре, что бы она вернулась сюда».
Моя девятилетняя сестра встала внизу лестницы и посмотрела на меня. «Бев?» - прошептала она.
Мне было стыдно смотреть ей в глаза. Казалось она сейчас разрыдается в голос. Что я сделала? Пронеслась по лестнице как вавилонская блудница. Какой это пример для нее? По поведению моих родителей можно подумать, что я кого-то убила. А у меня всего лишь был секс и даже не так часто.
Отец рыдал, закрыв лицо руками, мать заколкой выковыривала грязь из трещины в столе, когда я уселась на место и подобрала пятки.
«Ты убиваешь отца», - сказала мать. Я пожала плечами.
«Мы с отцом считаем что ты должна отдать ребенка на усыновление».
«Нет». Я уже решила это. «Тогда оставь его себе и живи с нами».
«Нет!» Она, наверное, вышла из себя. Единственное достоинство происшедшего – ребенок должен вытащить меня из родительского дома.
Отец высморкался.
«Мы с отцом обсудили это. Если хочешь, мы усыновим его. Ты слишком молода для замужества. Всю жизнь потом будешь жалеть».
«Усыновите? - закричала я, вставая, - вы просто хотите украсть моего ребенка. Я оставлю его с собой. Я выйду замуж. Это мой ребенок».
«Хорошо, хорошо, - отец уже не плакал, - Только успокойся, хитропопая. Ты ж несовершеннолетняя. Тебе нужно наше разрешение».
«Я сбегу».
«Думаешь это очень весело? Думаешь это легко? Думаешь твой бойфренд хорошо тебя обеспечит? Думаешь он может работать и содержать тебя и ребенка?».
«Мама была беременна, когда вы поженились», - вынула я туза из рукава. Давным-давно я вычислила это вычитанием. Впервые упомянула сейчас.
«То другое дело, - сказала мать, - мы были старше и знали, что делали».
«Папа не работал, у вас не было денег. Ты сама мне говорила. Вы жили в лачуге».
«Достаточно», - отец встал.
Рискуя получить затрещину, я сказала еще одну вещь после того как отец сказал «достаточно».
«Все, что я говорю, работает на вас».
«Хорошо, я сдаюсь. Она знает все». Отец похлопал по спинке стула. «Я говорю тебе, Беверли, лучше послушайся, если ты уйдешь из дома, запомни, ты не сможешь вернуться. Как постелешь, так и поспишь".
Я уставилась в пол.
«Иди в свою комнату», - сказал он.
Я вбежала в комнату, бросилась на кровать и долго не могла справиться с рыданиями.
Свободное копирование
