Американец в ГУЛАГе - 30

…Через некоторое время мои ноги слишком устали от хождения взад-вперед, и я сел на койку. Это дозволялось – до тех пор, пока вы держали свои руки на коленях и сидели лицом к двери. Но я чувствовал себя хорошо. Ко мне снова вернулся мой оптимизм, который уже почти улетучился в течение последних нескольких дней. Я решил, что пришло время немного проверить самого себя, как я справляюсь.

Имя: Александр М. Долган.

Возраст: двадцать-два.

Дата рождения: 29 сентября 1926 г.

Адрес: Американский Дом, Посольство США, Москва.

Все это – твердо, в полный голос, но когда глазок открывается, я прекращаю двигать губами и просто смотрю вперед.

Как руки? Я вытянул их вперед перед собой. Они немного дрожат, но это нормально, потому что мне не давали спать, начиная с…   Мне было сложно припомнить, сколько точно времени прошло, и я решил над этим поработать. Я взглянул на свой календарь – на серию царапин на черной краске стены моей камеры. Меня арестовали 13 декабря 1948 года. В понедельник. Перевезли сюда, в Лефортово, с Лубянки, пятнадцатого, и сразу поместили в эту черную камеру с одной лампочкой на 25 ватт под железной сеткой над дверью, поэтому мне было тяжело разглядеть свои царапины. Но они показывали первую неполную неделю, только пять дней, потом еще одну полную неделю, и еще одну, и потом еще три царапины – значит, сегодня среда, 5 января, и это значит, что меня держат два полных дня и две ночи без нормального сна. По субботам и воскресеньям мне давали спать, пока Сидоров уезжал домой или куда он там ездил.  

Дверь в камеру открылась, охранник протянул мне ведро ледяной воды с тряпкой, а затем вышел, не промолвив ни слова. Это означало, что у меня есть около получаса перед тем, как меня отведут наверх. Я вылил немного воды на черный асфальтовый пол, стал на колени и начал тереть. Если вы делали это «плохо», что бы это ни означало, они могли заставить вас начать все заново. Среди охранников была одна женщина, воистину жестокая особь, которая любила находить ошибки в том, как я вытирал пол. Однажды она зашла в камеру со вторым ведром и полностью вылила его на пол, а затем принялась орать на меня, чтобы я поторопился вытирать его, потому что уже было время вести меня на допрос.

Она любила открывать с грохотом дверь в тот момент, когда я сидел на железном кольце нужника – не спал, а действительно им пользовался, со спущенными штанами, полностью беззащитный, и орала: «Быстрее, стерва! Что-то ты слишком долго это делаешь!». «Стерва» - очень неприятное русское ругательство. И эта стерва, то есть эта женщина, была единственной из охранников, кто пользовался грязными ругательствами. Другие могли на вас просто наорать, но она действительно вела себя гнусно – почти так же, как Сидоров, и гораздо более злобно. Каждый раз, когда я пользовался туалетом, она открывала окошко и орала на меня.

Но в это утро мне достался спокойный охранник. Когда я закончил с полом и встал напротив двери с тряпкой и ведром, он открыл дверь и без единого слова взял все обратно, заперев меня вновь.

Теперь оставалось пять или десять минут до того времени, как меня поведут наверх. Я снова вошел в становящуюся привычной колею дневных и ночных допросов. Все повторялось с абсолютной регулярностью. Я решил, что это было осознанной тактикой – ругаться и оскорблять меня ночью, сохраняя выжидательную позицию днем, чтобы предоставить мне возможность, расслабившись, попасться на удочку. На допросе днем ранее Сидоров снова рассуждал о московском «Динамо». Ходил ли я когда-либо на футбольные матчи? Не кажется ли мне, что эта игра более интересная, чем баскетбол? И так далее.

И при этом в эту же ночь он был мрачным и неразговорчивым, злобно смотрел на меня, стараясь пощекотать мои нервы, потом периодически ходил взад-вперед, хлопая ладонью по своим папкам и бросая угрозы в мою сторону: «Ты – сукин сын, … твою мать. Если ты не будешь со мной сотрудничать, я тебя за яйца возьму, а потом выведу к стенке и лично расстреляю».

Затем, в запале этой ругани, он брал самые высокие ноты. И уже на этом этапе моего заключения, когда Сидоров кричал, что «государство тебя поимеет, тупой ты сукин сын!», я чувствовал, как сжимаются его кулаки, и что близится нечто похуже словесных угроз.   

Ночью он часто брал в руки свой пистолет, револьвер Токарева, рассчитанный на семь патронов. Он вынимал его из ящика и клал на стол, направленный стволом на меня. Это в то время, когда он заявлял, что выведет меня и пристрелит.

Но днем Сидоров такого никогда себе не позволял. Обычно он начинал со слов: «Ну, не решили ли вы рассказать мне все и избавить себя от многих неприятностей?». В ответ я произносил: «Ну, я же все вам уже рассказал, из того, что я знаю, и мне нечего добавить. Чего еще вы хотите?».

Тогда он отвечал: «У меня много времени. Мы все равно все знаем».

Затем он что-то бурчал, а потом начинал просматривать свои бумаги или листать газету. Спрашивал, что я знаю о марксизме-ленинизме – все это в легкой, почти дружеской манере. В детективных рассказах часто фигурирует известная техника допросов, когда «плохой» и «хороший» полицейский работают в команде. «Плохой» полицейский терроризирует подследственного, в то время как «хороший» всем видом показывает, что угрозы и насилие его расстраивают. «Плохой» парень выходит из комнаты за стаканом воды, или еще за чем, а «хороший» в доверительном тоне говорит: «Послушайте, не волнуйтесь, я думаю, что смогу удержать его, чтобы он не потерял терпение. Доверьтесь мне – у него, и правда, тяжелый характер», - и так далее, чтобы смутить и запутать заключенного, либо ослабить его сопротивляемость «суровой» технике, либо поймать его на «дружескую» удочку. Мне кажется, что техника МГБ совмещала этих двух парней в лице одного следователя. По крайней мере, это выглядело именно так.

Ну что ж, в этот день я собирался еще немного удивить Сидорова. Я чувствовал, что настроен на это. Голова моя была немного затуманена. Мне нужно было как-то прожить еще три ночи без сна – перед тем, как настанет суббота. Но где-то в глубине себя я знал, что выдержу, и что каким-то образом в течение этой недели я найду способ еще немного поспать.

Я встал и снова принялся ходить по камере. Аэродинамическая труба продолжала реветь. Я усмехнулся в ее сторону через тюремные стены: «Спасибо, друг!» А потом что есть мочи прокричал ей: «Спасибо, друг!» Затем развернулся к окну и наполнил все то время, что оставалось мне до допроса, еще одной песней, в которую я смог вложить всю свою душу на тот момент.

Дай мне простор, много простора

под звездными небесами,

Не запирай меня в клетке!

Дай мне промчаться по широкой свободной стране

Которую я люблю,

Не запирай меня в клетке!

Я хочу умчаться на край земли,

где начинается Запад,

И смотреть на луну до потери чувств,

я не могу смотреть на лачуги,  и я не выношу клеток -

не запирай меня![1]

Дверь заскрипела и распахнулась. «Приготовиться к допросу!». Охранник оглядел коридор и затем сделал мне знак выйти. Как я помню, это был относительно сносный парень. Когда он взглянул на меня, чтобы выпроводить из камеры, его брови поднялись довольно высоко, потому что я счастливо улыбался. Но он не произнес ни слова.