Американец в ГУЛАГе - 31

Глава 6

Когда меня привели в комнату для допросов, Сидорова там еще не было. Я сел на стул и мгновенно заснул. Вероятно, это продолжалось около двух минут, но в этот раз я не упал со стула. Я почти научился спать, сидя на жестком деревянном стуле, не падая с него и пребывая в постоянной готовности проснуться от малейшего шороха. Я уже два или три раза опробовал это на Сидорове, но, как мне казалось, он разгадал мой маневр. Он задавал вопрос, и я отвечал: «Послушайте, мне нужно с минуту подумать об этом». Затем я прикладывал руку ко лбу, закрывал глаза и дремал. В первый раз я вздрогнул, проснувшись, и он понял, что я спал. Я сказал: «Не могу ничего поделать. Я пытаюсь вспомнить, но меня клонит в сон». Сидоров бросил в ответ: «Тогда держи глаза открытыми». Я сказал: «Мне это помогает вспомнить. Не волнуйтесь, я постараюсь не засыпать».

Днем позже, на дневном допросе, я повторил этот трюк, но в этот раз я смог подать себе сигнал и пробудиться через минуту, плавно, и спокойно произнести: «Нет, я не помню», - в ответ на его вопрос.

В этот раз, лишь услышав, как открывается дверь, я проснулся и обнаружил, что продолжаю сидеть прямо, и когда Сидоров заглянул мне в глаза, они были широко открыты. Сидоров направился прямо к своему большому письменному столу, стоявшему напротив моего маленького столика, и бухнул на него свои папки. Затем он разложил на столе газету, продолжая стоять над столом и смотря в нее, стряхивая что-то невидимое со своей штанины тыльной частью ладони.  Затем он сел за свой стол и некоторое время читал, не глядя на меня. Потом вынул из кармана пачку сигарет и закурил. Все шло как обычно. Он продолжал курить, а затем уставился на меня и некоторое время смотрел, не говоря ни слова. Позднее я говорил с сотнями заключенных, прошедших через допросы, и теперь я знаю, что все это было частью обычного метода следователя. Заставить вас ждать и теряться в догадках. Сидоров заставлял меня ждать слишком долго, потому что особой тонкостью не отличался, и даже не догадывался, в какую игру с ним играю я. Это я заставляю его теряться в догадках, говорил я себе.

Через некоторое время он произнес: «Заключенный, подойди сюда».

Я встал и подошел к его столу. У Сидорова были очень серые глаза. Я заметил, что под носом у него было не выбрито. Спустя некоторое время он предложил мне сигарету: «Вот».

Я взял ее, и он поднес мне зажигалку с некоторой учтивостью.

- Твои уже давно закончились, не так ли?

- Да, я вам об этом говорил. Две недели назад. Даже больше. Их мне хватило только на два или три дня.

- Ты любишь курить, не так ли?

- Конечно, вам это известно.

- Мне многое о тебе известно, мой друг.

Я ждал.

- В трудовом лагере, куда я тебя отправлю, после того, как я тут с тобой закончу, всегда есть курево, и ты сможешь курить, когда захочешь. Разве это не лучше, чем то, что у тебя есть здесь?

Я продолжал улыбаться своей обычной улыбкой и пожал плечами.

- Послушай, заключенный, я дам тебе совет. Здесь тебя ничего лучшего не ожидает. Ты думаешь, что у тебя сейчас тяжелые времена, но они будут еще более тяжелыми, если ты не станешь сотрудничать. Теперь слушай – все равно все у нас здесь, - Сидоров хлопнул ладонью по папке. – И я собираюсь вытащить это из тебя, потому что это – моя работа, и я с ней хорошо справляюсь, и еще ни разу не было, чтобы не справился. Поэтому вместо того, чтобы ждать еще месяц или два или сколько там еще ты хочешь упрямиться, почему бы не закончить с этим прямо сейчас? Сегодня. Расскажи мне все, потому что мы все равно все знаем. Все что нам нужно – это несколько деталей и подписанное признание, и потом ты сможешь спать по ночам, курить сигареты, получишь сносную еду и целыми днями будешь в компании с другими, и, наверняка, получишь недолгий срок, если будешь сотрудничать.

В своей голове я слышал звуки музыки. Я громко рассмеялся и произнес по-английски: «Is this the Chattanooga Choo-Choo?»[1]   

- Что это? – резко спросил Сидоров.

Я ответил: «Why don’t you give me a shine?» - «Почему бы тебе не подарить мне свою улыбку?» - прим. пер.[2]

- Заключенный, говорить по-английски запрещается!

Я продолжил по-русски.

- Простите, мне очень жаль. Но ведь это просто великолепно! Я не думаю, что вы осознаете, насколько это замечательно!

- К чему ты клонишь? – ответил Сидоров.

- Послушайте, - продолжил я. – Вы получаете надбавку за ночные допросы. Если я расскажу вам все прямо сейчас, вы ее потеряете. Почему же я должен так с вами поступать после всего того, что вы для меня сделали? К тому же, если вы итак уже все знаете, для чего я вам нужен, в любом случае? Почему бы просто не отправить меня тихо в лагерь? Вы бы могли провести следующие шесть месяцев дома, составляя там свои рапорты. Затем вы могли бы написать, что получили нужное вам признание. Я вам не понадоблюсь, если вы итак уже все знаете.

Учитывая, что моя голова была не вполне ясной, все это, вероятно, прозвучало для меня несколько лучше, чем для Сидорова. Но я все же смог на какое-то время ввести его в замешательство. Сначала его лицо ничего не выражало, а затем на нем проявилась скрытая ярость. Однако он просто отвернулся от меня и взял в руки газету. «Сегодня ночью тебе не будет так весело», - промолвил он сквозь зубы.

Я затянулся сигаретой. Ощущение блаженства проникло внутрь меня. Это была первая сигарета с прошлых выходных, и сладостное чувство переполнило мою голову, которая итак уже была затуманена. Затяжка сигаретой успокоила мои нервы, и мне отчаянно захотелось спать. Мне пришлось употребить всю свою силу воли, чтобы побороть желание сказать Сидорову: «Пожалуйста, отпустите меня поспать! Если вы дадите мне поспать, я сделаю все, что вы хотите!»

Но даже пытаться делать этого не стоило – потому что ему нужны были детали моей шпионской деятельности, а у меня просто не было никаких таких деталей, которые я мог бы ему предоставить. Я не мог выиграть, но в то же время я чувствовал, что также могу и не проиграть, если продолжу отказываться сдаваться и показывать ему свою слабость.

Весь день я сидел на стуле, ерзая на нем своими похудевшими ягодицами из стороны в сторону, стараясь сморгнуть жжение в глазах. Сидоров почти не говорил. Раз или два он брал трубку телефона, чтобы позвонить своей жене. Где-то в середине дня он встал и отошел обедать, сказав охраннику, чтобы тот следил, чтобы я не уснул. Я пытался спать на своем стуле, не показывая этого, но каждый раз, когда мои глаза закрывались, охранник подходил и тряс меня. Тот духовный подъем, что был у меня с утра после моего пения, начинал сходить на нет. Мне хотелось отправиться в камеру и спеть еще несколько песен, но я знал, что они выключат трубу в шестом часу вечера, и мне придется теперь ждать до утра. Я чувствовал, как внутри моей головы нарастает некое давление. Не головная боль, а именно сильное, непрерывное давление, ощутимое в глазах. Я знал, что вылечить это мог только сон. Перед тем, как Сидоров вернулся, я снова потерял сознание и упал со стула с закрытыми глазами. Кто-то меня поднял и начал яростно трясти.

- Спать, - проговорил я.

- Говори, и ты пойдешь спать, - услышал я голос Сидорова.

Я открыл свои воспаленные глаза и улыбнулся ему в ответ.    

Назад в камеру в шесть часов вечера. Где-то в середине дня они принесли миску жидкой капустной похлебки с небольшим кусочком рыбы. Когда дверь камеры 111 открылась и меня впихнули вовнутрь, я увидел свой суп, холодный. Но если я хочу получить немного протеина, фосфора и других необходимых веществ, мне придется съесть его немедленно, таким холодным и неприятным, каков он есть, либо остаться без горячей каши, которую дадут, как только я освобожу свою миску – ведь она у меня одна.