От 25 до 28 июля. Томимый неизвестностью и неопределенностью своего положения, я послал несколько дней тому назад бумагу Управляющему Казенной Палатой с просьбой разрешить мне месячный отпуск. Другого исхода выбраться из Лодзи у меня не было. Ответа от Управляющего не последовало. Послал ему телеграмму такого же содержания, с указанием, что дела сданы в Казначейство. И на нее ответа не получил.
Приняв к сведению помещенную в газетах заметку, что чиновникам можно выезжать из опасных мест в случае распоряжения местных военных властей, я сегодня, в пятницу 25 июля отправился к полицмейстеры, которому начальника гарнизона Васильев переда свои полномочия административной части. В этом смысле нам было вывешено объявление.
В кабинете полицмейстера кроме него находился еще пристав Левицкий и еще один полицейский чиновник, кажется, пристав. Все они в один голос советовали уезжать мне, так как о закрытии всех учреждений и сдаче дел уже были официальные распоряжения. Полицмейстер добавил, что все мои товарищи уже уехали и я остался один.
От полицмейстера я зашел к Казначею. Он принял меня несколько небрежно. Передал, что управляющий по телефону просил сказать мне, что против отпуска он ничего не имеет, но что уехать я могу лишь с разрешения местных гражданских властей.
Взвесив все собранные мною данные, я решил ехать и поспешил вернуться домой, чтобы покончить с домашними делами.
Поезд должен был отойти в 5 часов вечера. Обыкновенно поезда ходили каждый час, но теперь отправлялся один или два поезда в сутки и не по расписанию, а по мере возможности. Железная дорога была занята исключительно перевозом войск.
К 5 часам я успел дома приготовиться к отъезду, так как большая и малая корзины были уже заблаговременно наполнены вещами. Цветы распорядился перенести к соседу-еврею, с его согласия, конечно. Рассчитался с служанкой и предложил ей идти домой. Она давно выводила меня из терпения своею беспредельной леностью и я рад был случаю отвязаться от нее.
Однако я напрасно торопился к 5 часам на вокзал: поезд должен был идти лишь в 8 часов. От нечего делать я все время наблюдал, как подходили к вокзалу запасные, одетые по походному, в свежем обмундировании; их сопровождали толпы народа: родные, знакомые и просто любопытные.
Наконец поезд был подан и все пассажиры опрометью кинулись занимать места в вагоне. Большинство из них ехало в ближайшие пункты, до дачных мест.
Благодаря носильщику, я нашел себе место в вагоне 2 класса. Когда поезд тронулся я с большим облегчением вздохнул.
Позади остались текущие и грядущие неприятности. Цены на продукты понемногу стали повышаться, бумажные деньги как-то потеряли значение. Часто продавцы отказывались брать их под предлогом, что у них нет серебра для сдачи.
В молочной, куда я зашел выпить сливок, у меня сиротка прежде всего спросила:
-- Пан имеет дробные деньги для сдачи?
Пользуясь моментом, многие стали почему-то прятать серебро.
Рассказывали, что один субъект ходил по вагонам и разменивал сторублевки. Его задержали и при обыске у него на квартире будто бы нашли большие запасы серебра и золота.
В одном вагоне со мною сидела пожилая пара евреев, которые рассказывали об ужасах, пережитых ими в Германии.
-- Сейчас же после объявления войны Германией Росси мы выехали из курорта в числе других русских. Нас всех арестовали и заключили в тюрьму, в одиночные камеры, отделив жен от мужей, детей от родителей. Через несколько дней нас посадили в вагоны из-под каменного угля, оставив мужчин от 17 до 45 летнего возраста в качестве военнопленных, отправили к русской границе. От границы мы наняли подводы, так как поезда на Калиш прекратили движение, и поехали в Лодзь. Все наши вещи остались в Германии.
В том же вагоне ехала в сторону Молодецкой миловидная полька, которая сильно нервничала в виду ожидаемого набега немецких "кабанов" на Лодзь. Познакомившись с нею, я, насколько умел, успокаивал ее. Она рассказала, что ее тетка, у которой она поселилась с матерью после смерти отца, служила сиделицей в казенной винной лавке. После объявления мобилизации акцизные чиновники, по распоряжению высшей власти, разбили всю посуду с водкою, а ее тетке выдали трехмесячный оклад жалованья. Что они будут делать, после того как эти деньги выйдут?
-- Я еще хочу жить, -- говорила полька, -- поеду искать места в Варшаве. Нас разрешено, как служащим, ехать в Смоленск, но там квартиры будут страшно дороги. Хорошо бы поехать в Москву.
Я обещал ей помочь по мере возможности.
В Варшаву поезд пришел в первом часу ночи и следующего поезда на Москву пришлось ждать до 5 часов вечера.
Мне не хотелось останавливаться в гостинице на несколько часов и я, проводив польку к ее знакомым, начал фланировать по Маршалковской улице, изучая ночную жизнь. Захотелось есть и я зашел в ресторан, который еще не был заперт. Посетителей в нем было еще много. Мне подали котлеты, напичканные перцем чрез меру. От этого кушанья я потом в вагоне натерпелся много неприятностей, испытав почти вроде дизентерии.
Гуляя по Маршалковской, я встретил часов около 11 податного инспектора Акоропко, который недавно перевелся из Лодзи в Варшаву, и прошелся с ним немного до молочной.
В молочной пришлось наблюдать обычную в переживаемое время картину: один из посетителей хотел расплатиться за кофе бумажкою, но лакей заявил, что не имеет мелочи, и у них пошли препирательства.
Тоже имело место и в колбасной, куда я зашел купить на дорогу ветчину. У кассирши с покупателем произошел спор из-за бумажки, но от меня бумажка была принята беспрекословно и я получил сдачи серебряной монетой. Мне было хорошо известно распоряжение местных властей о наказаниях, которые полагались за отказ в приеме бумажек.
Военные приготовления в Варшаве происходили такие же как и в Лодзи и приходилось все время испытывать такие же затруднения при расплатах бумажными деньгами, несмотря на строгие предостережения военных властей.
Входя в молочную или кондитерскую, всякий раз думаешь, что вот-вот зададут вопрос как и в Лодзи:
-- А у вас дробные (т.е. деньги) есть?
И только после утвердительного ответа вам подадут просимое.
Подобное отношение к покупателю несколько угнетает его. Как-то начинаешь смотреть на кредитную бумажку, как малоценную вещь.
К 5 часам вечера я уже был на Брестском вокзале. Народу отправлялось очень много, но преобладали военные и чиновничьи семьи. Мой носильщик поспешил успокоить меня, что теперь отправляется мало пассажиров. Самый большой наплыв их было в первые дни мобилизации.
Поезд состоял из 20 вагонов и был битком набит. Многие возвращались из Германии. Разговоры всю дорогу, естественно, вертелись вокруг война и касались пережитых за границею мытарств.
Одна учительница рассказывала:
-- В Одессе меня отговаривали ехать за границу, но я тем не менее поехала. Истратила массу денег, лечения не кончила и вот вместо того, чтобы поправиться, я еще больше заболела. Через Киев сейчас не пускают, приходится ехать в Одессу кружным путем, через Москву. Сколько мы, русские, пережили в Германии, -- прямо ужас!..
Нас арестовали как каких-нибудь тяжких преступников и засади в одиночные камеры. Кормили прескверно. Спасибо еврейской колонии, члены которой принесли нам на другой день всевозможные съестные припасы. Поведи нас до границы в товарных вагонах, там несколько верст нам пришлось идти пешком...
В числе заграничных гостей был также и один офицер инженерных войск, который возвращался из Парижа. Ему с женою удалось счастливо проскользнуть на Родину до объявления войны. Он уверял, что мобилизация у немцев началась раньше нашей.
По мере удаления нашего поезда от Варшавы в вагонах становилось все теснее и теснее: подсаживались пассажиры из других дорог. Некоторые за недостатком мест ехали с билетами 1 и 2 класса в вагонах 3 класса.
Одна дама, жена офицера, умудрилась выбраться из опасных мест не только с семьёй; успела захватить с собою даже клетку с канарейкой и фокстерьершу с двумя новорожденными, завернутыми в салфетку.
От Смоленска поезд растаял на 10 вагонов, и теснота, разумеется не прекращалась. Вагон, где я сидел, был последним.
В одном месте железной дороги я имел возможность таким образом, наблюдать из задней площадки, как несколько человек умудрилось соскочить с поезда на всем ходу.
-- Почему они соскочили? -- спросил я кондуктора, равнодушно наблюдавшего сцену.
-- Это фабричные. Им не впервой. Когда нужно поспеть на фабрику за несколько верст, они в этом месте вскакивают на поезд, а когда возвращаются, то лягут плашмя на нижнюю ступеньку, и скатываются прямо на песчаную насыпь.
-- И ничего?
-- Ничего. Ловкачи.
-- Много их?
-- Да человек 30 будет.
Навстречу нас беспрерывно неслись воинские поезда туда, где происходили небывалые, страшные события... Солдаты, выглядывая из окон и дверей теплушек, махали картузами и кричали ура, и от быстрого движения поездов эти крики выходили жалобными...
...закрыть
Свободное копирование
