Через месяц поле того, как я отправил Тане письмо, я получил от неё новое послание. В нём она пишет мне, что познакомилась она со своим Юрой совершенно случайно в Парке Победы. Они стали встречаться. Он показался ей хорошим человеком, достаточно намаявшимся после развода со своей прежней супругой, и она решила связать с ним свою судьбу. Со своей свекровью она быстро нашла общий язык. Она сообщила мне свой домашний адрес и служебный телефон и просила меня, если я буду в Ленинграде, навещать их. Под конец она не преминула написать мне, что после их интимной связи Юра заявил ей, что он раньше не встречал такой темпераментной женщины (это чтоб я не забывал, кого я потерял в её лице).
В письмо было вложено решение суда о нашем разводе. Я заплатил в сберкассе судебные издержки, после чего в ЗАГСе получил свидетельство о разводе. И вот я наконец-то свободен. Правда, я не почувствовал особой радости от этой свободы. На мой взгляд, свобода — вещь относительная, абсолютная свобода нас ждёт только на том свете.
А пока что на мою ещё не оперившуюся свободу уже начались покушения. Ко мне в моё новое жилище зачастили непрошенные гости — некоторые медсестры госпиталя. Это разведённые женщины, имеющие детей. Свои визиты они, как правило, объясняют тем, что хотят посмотреть, как я тут устроился и помочь мне сделать генеральную уборку в квартире. Отбиваться от них мне непросто, так как я должен отвечать на все телефонные и дверные звонки ввиду моего постоянного дежурства на дому. Некоторые из моих гостей норовят остаться у меня на ночь под тем предлогом, что им далеко идти домой и они бояться темноты. Кое-кому это удается, и мне приходится заниматься с ними всю ночь напролет. Особенно настойчивой в этом отношении оказалась старшая медсестра хирургического отделения Рая, отчитывавшая меня когда-то за танцы с секретарем медкомиссии Машей. Представляю, что будет тогда, когда в госпитале узнают, что я свободен и являюсь потенциальным женихом.
С ординатором хирургического отделения Валентиной Дмитриевной у меня на первых порах сложились нормальные отношения, что, по словам сотрудников отделения, не было характерно для неё. Временами она была очень любезна со мной, вызывала меня на откровенные беседы, делилась своими мыслями по разным вопросам. У меня даже сложилось впечатление, что она заигрывает со мной, возлагает на меня какие-то надежды. Однако со временем она, по-видимому, поняла, что надежды эти призрачны, и резко изменила свое отношение ко мне, стала не замечать меня и даже порой грубить мне. Человек принял свой обычный облик. И вот вчера наступил кульминационный момент такого её поведения. Дело в том, что в хирургическом отделении за каждой палатой закреплен определённый врач. Не предусмотрели его только для больных, которые временно, ввиду отсутствия мест в палатах, размещаются в коридоре. Именно там вчера и оказалось четверо таких больных. Кому-то нужно было принять их и описать истории болезней. Валентина Дмитриевна, которой, по-видимому, и предстояло это сделать, со злым лицом подошла к моему столу и швырнула мне эти истории, проронив сквозь зубы:
— Опишите их. Вы у нас меньше всех заняты.
В неописуемой злобе я вскочил из-за стола и с историями болезней ворвался в кабинет к Федорову, бросил их ему на стол и разразился тирадой:
— Что себе позволяет эта гражданка? Она вообразила себя большой начальницей, а меня Ванькой на побегушках? Но я, к Вашему сведению, такой же, как и Вы, начальник отделения, подчиняющийся только начальнику и начмеду госпиталя. Пусть кое-кто запишет это себе на лбу.
С этим я и покинул кабинет Федорова. Тот тут же пригласил к себе Валентину Дмитриевну и побеседовал с ней, после чего она с румянцем на щеках выскочила от него. Надо думать, что с этого момента мы с ней станем непримиримыми врагами.
По правде говоря, такое событие должно было произойти в хирургическом отделении. Оно должно помочь становлению здесь моего отделения и выработке должного отношения ко мне и моей службе. А то здесь вообразили, что если я работаю в тесном контакте с ними и на их базе, то со мной можно обращаться, как кому вздумается. Однако, в конечном счете, все это очень печально. Из- за какого-то пустяка так накалить атмосферу в отделении. И все из-за обоюдного отсутствия такта и выдержки у каждого из нас.
К нам поступил больной с шестью огнестрельными ранами брюшной полости. Его буквально прошил очередью из автомата в карауле его сослуживец. Виною трагедии, судя по всему, была дедовщина. Больного чудом живым доставили в госпиталь, пульс и артериальное давление у него не определялись, дыхание было слабое. Хирурги в течение шести часов пытались заштопать ему многочисленные раны кишечника, желудка и печени, навести порядок в брюшной полости, заполненной кровью, желчью и содержимым кишечника. В конце операции, ещё будучи живым, больной буквально начал разлагаться, в операционной появился запах гниения. С артериальным давлением 80/40 мм ртутного столба и на искусственном дыхании он был помещен в палату. Это был по существу разлагающийся живой труп, однако его сердце, рассчитанное работать в его груди несколько десятков лет, продолжало биться. Консилиум врачей во главе с начмедом посоветовал нам прекратить все это, отключив аппарат искусственного дыхания, однако запись в истории болезни об этом не сделал. Выполнять это предстояло мне. Однако каноны моей профессии вошли в противоречие с мнением консилиума. Ведь врач-анестезиолог-реаниматолог должен до последнего дыхания бороться за жизнь больного, каждый раз вместе с больным он воскресает и умирает. Поправляется больной — и врач оживает, улыбается, вдыхает полной грудью, умирает он — врач подавлен, хмурится, у него тяжесть на душе. И так повторяется каждый раз с новым больным. К смерти, как и к плачу ребёнка, привыкнуть невозможно. Если же врача перестает трогать всё это, он черствеет душой, превращается в робота, то лучше ему сменить свою специальность и переквалифицироваться в дерматолога или окулиста, у них летальных исходов почти не бывает. Подталкиваемый консилиумом, я всё же отключил аппарат искусственного дыхания. Тяжело и горько было наблюдать мне затем, как, к моему удивлению, в течение примерно еще десяти минут у больного продолжало биться сердце, затем оно навеки остановилось.
Свободное копирование
