2.
Все в те годы было так или иначе связано с войною, ею зажжено, вызвано к жизни или в ней тонуло. Внезапные сближения между людьми, раньше чуждыми друг другу, иногда злые расхождения прежних друзей. В близком нам кружке писателей и философов со страстью обсуждались все повороты военной судьбы, жадно прислушивались к живым свидетелям.
Сестра у телефона: приходите вечером -- будет Алексей Толстой, только что с турецкого фронта, с Кавказа... Позже, приготовляя винегрет, посмеиваемся: помнишь в "Войне и Мире" у старой фрейлины, у Анны Павловны на вечерах каждый раз был какой-нибудь "гвоздь"... И почему это он захотел прежде всего к нам придти? -- С Алексеем Толстым знакомство у нас давнее -- через Волошина, Коктебель -- но не близкое. Вечером -- похудевший, точно сплыл с него жирок бонвивана, в полувоенном с обычным мастерством неспешно и сочно рассказывал военные эпизоды. Стеснившись вокруг, слушали, Булгаков {Булгаков, Сергей Николаевич.}, загоравшийся платоновским эросом к каждому, связанному с русской славой, влюбленно смотрел на него. Но рано простившись, А. Толстой шепнул сестре: мне нужно отдельно поговорить с вами. И на другой день он поведал ей о новой своей любви, о тайно решенном браке (с первой женой, с которой связана богемно-разгульная полоса его жизни, он уж разошелся). "Вы именно оцените ее, она поэт, и вообще они удивительные -- две сестры, обе маленькие, талантливые, дружные: когда Туся и Надя чем-нибудь взволнованы, они вместе залезают в ванну, воду по горло, дверь на крючок, плещутся и говорят, говорят. У нее был уж неудачный брак, но они разошлись. Не могла же она, поэт, жить с модным адвокатом -- да в наше-то время? Дорогая, можно привести ее к вам?" Почему-то многим было сладостно делиться с Аделаидой переживаниями любви и не стыдно своей сентиментальности.
Он пришел с Натальей Васильевной Крандиевской. Тоненькая искусно причесанная, в каком-то хитрого фасона платьице с разлетающейся туникой поверх узкой юбки. И щупленькая книжечка ее стихов, сколько помню, изящных и холодноватых {Имеется в виду "Стихотворения", М. Кн-во К.Ф. Некрасова, 1913.}. Он жадно смотрел на ее губы, пока она читала, а потом сияющим, ждущим взглядом на сестру, -- как-то она поймет, обласкает невесту-поэтессу. Нова была эта простодушность в нем, цинике и в жизни, и в ранней беллетристике своей. Помню за чаем, совсем размягчившись и уже не стесняясь меня, ему чужой, он говорил с медвежачьей наивностью: "мы хотим жить так, чтобы все было значительно, глубоко -- каждый час. По новому жить. Так Туся говорит. Как ты говорила, Туся?" Слова были беспомощны и смутны, но и вправду союз его с Крандиевской на первых порах внес что-то новое, обогатил его несложную психологию. Сужу об этом по трогательным образам сестер в "Хождении по мукам". Как сложилась их жизнь вдвоем -- нам не пришлось видеть: жили в разных странах, позднее в разных сферах -- он вверху, мы внизу.
Семье Крандиевских вообще были свойственны духовные интересы. Младшая сестра Надежда Васильевна прошла путем фанатических религиозных влечений и отталкиваний - то прилеплялась к старцам, то к наивнейшим мистикам -- прежде, чем стала тем исключительно гармоничным, солнечным скульптором, каким мы знаем ее теперь.
По какому-то поводу у Аделаиды побывали старики Крандиевские -- отец и мать, в прошлом "небесталанная беллетристка" {Крандиевская, Анастасия Романовна.} (кто-то из них был глух и потому оба наперебой и с жаром кричали). Они вместе издавали "Бюллетени литературы и жизни", скромный библиографический журнальчик: обо всех книгах давались краткие отзывы, но тому, что было связано с новыми формами духовной жизни, с развитием внутренней силы, с иогизмом, посвящались длинные, сочувственные статьи. Сообщали не только о книгах, но и о жизненных фактах того же рода. Это было не очень глубоко и последовательно, но говорило о живом интересе. Не помню, здесь ли или в однородной газетке сына Суворова "Новой Жизни" печатались путевые впечатления Успенского, автора книги "Tertium organum" и еще другой -- книг, посвященных оккультизму, ученых, но литературно бесцветных. Мы жадно прочитывали эти строки, писанные на возвратном пути из Индии и рассказывающие о встречах и разговорах с любомудрами, с ищущими разных стран. А тут как-то к Аделаиде зашла сестра давней, еще школьной ее подруги Мантейфель, актриса, малоудачливая, но с исканиями нового. Оказалось, что Успенский ее муж и что сам он тоже уже в Москве. И вот они вдвоем у нас. Он рассказывал о скитаниях своих в Индии, например по следам книги Радда "Тай на юге в Голубых Горах", где обитают обладающие магическими силами племена Тоддов и карликов Курумбов. Показывал снимки, сделанные им с них, подтверждал некоторые из чудесных фактов, рассказанных русской писательницей. Таинственный мир волнующе приблизился! Подарил мне фотографию Рамакришны, в то время только что узнанного и полюбленного мною, передавал живые предания, услышанные от учеников его, по сути, не образны были его рассказы по сравнению с вдохновенной книгой Ромена Роллана, посвященной великому мистику вчерашнего, почти сегодняшнего дня. В глазах Успенского напряженная сила сосредоточения, собранной в одно острие воли, но духовного обаяния в нем не было. Что сделалось с ним потом? В литературе я больше не встречала его имени. Может быть, оставив ее по боку, он на другое направил это острие воли, может быть и по сейчас где-то что-то сверлит ею?
Свободное копирование
