Воскресенье, 10 июня
Очередной курьер привозит строго личное письмо графа Шувалова из Берлина от 8/20 июня 1890 г. Посол пишет:
"После внимательного ознакомления с вашими письмами от 29,30 и 31 мая (собственноручная записка), я продолжаю мысленно взвешивать все "за" и "против", чтобы в настоящий момент предпринимать какие-либо шаги с целью побудить генерала Каприви подтвердить письменно выраженное нам его государем и им самим намерение поддерживать с Россией самые дружеские отношения.
Мотивами отказа он признает: 1) "простоту" и "прозрачность", 2) настрой общественного мнения и 3) сближение с Англией, подтверждающееся недавней уступкой Гельголанда. Он полагает также, что ввиду некоторого улучшения в отношениях с Францией Германия не так уже нуждается в нашем нейтралитете.
Если приведенные мною выше доводы покажутся вам основательными, то не считаете ли вы, что мы рискуем потерпеть неудачу, начиная переговоры с целью заменить наш договор обменом нот, констатирующих сохранение основ прежнего соглашения?
Вам известно, что я был бы горячим сторонником всего, что могло бы тем или иным способом обеспечить нам со стороны Германии благоприятную для наших интересов политику. Но спрашиваю еще раз: можно ли ожидать, что на другой же день после чего-то, имеющего характер нарушения договора, Германия окажется склонной письменно подтвердить то, от чего она накануне отказалась? Кроме того, разве этот обмен нотами не был бы обменом теми секретными документами, существование которых не вяжется со взглядами Каприви? Не говоря уже о том, что настойчивость с нашей стороны дала бы повод думать, что мы слишком дорожим соглашением, в котором нам было отказано и которое мы в конечном итоге не особенно ценим. Этого я и боюсь.
Ясно, что если бы мне не удалось договориться с канцлером, то, вместо того чтобы подготовить почву перед его приездом в Россию, это закрыло бы, так сказать, дверь перед всеми благодетельными последствиями, которые могут и, без сомнения, будут иметь ваши с ним беседы. Если сам по себе приезд Каприви в Петербург можно рассматривать как шаг, имеющий целью подтвердить намерение сохранять наилучшие с нами отношения, то, естественно, надо полагать, что канцлер будет иметь случай развить перед вами свою политическую программу.
Я не думаю, что промедление представляет какую-либо опасность. Менее чем через два месяца вы увидите канцлера в Петербурге. Там, под покровительством императора, вам легко будет судить о том, насколько и в какой форме можно восстановить желаемое соглашение.
Все это, конечно, только мои личные соображения. Мне кажется, что положение настолько серьезное и требует такой осторожности, что я невольно думаю о пословице, которая говорит: "Семь раз отмерь, один раз отрежь". Само собой разумеется, что если вы найдете мои соображения недостаточно убедительными, всегда будет можно, не нанося этим никакого ущерба нашим интересам, точно выполнить окончательные инструкции, которые вы в таком случае дадите.
Конечно, я не говорю здесь о случае, если генерал Каприви прямо или косвенно возьмет на себя инициативу беседы со мной".
Я нахожу приведенное выше письмо смешным и почти постыдным. Надавав всяческих обещаний, взявшись за все и все запутав, наш посол не умеет найти способа выяснить вопрос о том, чего мы должны ждать со стороны Германии после отказа возобновить тайный договор, которым почти в течение 10 лет определялись наши отношения. Предоставляя Гирсу все выяснить и ограничиваясь со своей стороны как бы молчаливым согласием на все, он называет это расчисткой почвы ко времени приезда канцлера Каприви в Россию - обычная шуваловская манера. Я прямо возмущен. Провожу почти бессонную ночь, обдумывая ответ.
Свободное копирование
