Дневник Владимира Ламсдорфа - 216

Понедельник, 11 июня

Утром еду с 9-часовым поездом в Реттиярви с этим строго личным письмом и наскоро набросанным ответом. В Белоострове встречаю возвращающегося в город Влангали; завтракаю в Выборге; в 2 часа приезжаю в Юстиллу, где беру почтовый экипаж и через полтора часа приезжаю в Реттиярви к Гирсам страшно усталый и с такой мигренью, что едва могу повернуть голову. Поскольку министр вынес от письма Шувалова то же впечатление, что и я, и одобрил мой проект ответа, лишь несколько смягчив его, сажусь сразу же его переписывать в форме доклада, чтобы увезти его с собой и тотчас по возвращении в Петербург отправить государю с запиской от Гирса.

Вот этот проект:

"Только что получил ваше строго личное письмо от 8/20 июня и хочу, не откладывая, ответить на соображения, которыми вы изволили со мной поделиться. Мы понимаем всю щекотливость шага, который вам предстояло предпринять по отношению к канцлеру Каприви, но, принимая во внимание, что в своем письме от 24 мая/ 5 июня вы выражали убеждение в том, что канцлер искренне желает сохранить наилучшие отношения с Россией, а может быть, и готов категорично высказаться в этом смысле в соответствующей форме, наш августейший монарх счел, что после всего, происшедшего в Берлине при выходе в отставку князя Бисмарка, вам было бы легче всех найти форму, в какую могли бы быть облечены уверения генерала Каприви, которые вы, казалось, считали "почти равнозначными возобновлению наших секретных соглашений".

Что касается момента, наиболее подходящего для того, чтобы вызвать подобные заявления и заверения, не подлежит, по-видимому, сомнению, что таковым являлся именно момент отказа от договора, расторжение которого последовало при несколько странных обстоятельствах. Не следовало, я полагаю, слишком медлить и настаивать на формальных деталях, но вполне естественным было побудить берлинский кабинет при выражении им его взглядов на наш договор 1887 года констатировать сохранение наших добрых отношений и его верность основным и наиболее существенным принципам наших соглашений по вопросам Балканского полуострова и проливов.

Во всяком случае это лучший способ расчистить почву перед приездом в Россию нового германского канцлера.

Приезд этот, бесспорно, может быть во всех отношениях очень полезен, но, мне кажется, трудно было бы при этом возвращаться к разговору о нашем тайном договоре, если ничего не было об этом сказано по истечении его срока.

Тем не менее, если вы все же не считаете возможным рассчитывать на категоричное выражение в той или другой форме со стороны Германии дружеского ее отношения к России, осторожнее, конечно, воздержаться от любого высказывания в этом смысле в беседах с канцлером Каприви; во всяком случае приходится сожалеть, что ваши первоначальные предположения на этот счет не оправдываются".

Министр прилагает к этому проекту записку к государю следующего содержания: "Повергая у сего на высочайшее воззрение секретное письмо графа Шувалова и проект моего ответа, осмеливаюсь выразить мнение, что излагаемые ныне нашим послом соображения и выводы не соответствуют данной ему инструкции и даже несколько противоречат взглядам, изложенным в предыдущих его письмах. Гире. 11 июня 1890 г."

Пообедав наскоро у Гирсов, я в сопровождении министра уезжаю в Юстиллу, где сажусь на отходящий в 8 часов вечера в Выборг пароход.

Так как министр просил меня написать еще письмо князю Лобанову, почти не сплю в Выборге, который покидаю в 8 часов утра. Приехав в 12 часов дня в министерство, отправляю очень секретный пакет и в тот же вечер уезжаю в отпуск, потому что далее ждать уже не в силах.

Только по возвращении в июле узнаю об участи этих бумаг. Государь вернул их со следующими пометами:

На докладе: "Приготовьте ответ Шувалову в смысле моих замечаний и отметок на письме посла". На записке министра: "Я скорее склоняюсь к выраженному мнению Шувалова. Мне кажется, что, раз Германия не желает возобновлять наше секретное соглашение, то достоинство наше не позволяет нам запрашивать, почему и отчего. Увидим, когда будет здесь император и Каприви, в чем дело. Нет сомнения, перемена в политике Германии произошла, и нам надо быть готовым ко всяким случайностям".

Пометок на письме графа Шувалова три: отмеченная мною красным на вышеприведенной копии и две против пропущенных мной слов, в которых перечисляются мотивы, вызвавшие, по мнению Шувалова, отказ от нашего договора. Против слов: "Генерал Каприви полагает, что сближение между Германией и Россией не гармонировало бы с общественным мнением у нас, и вообще сомневается в ценности договоров, не основанных на истинном выражении чувств нации. Отсюда страх, который ему внушает возможность разглашения наших секретных соглашений" - "Это более чем справедливо". (Замечание, которое идет вразрез с тем, что говорил государь во время первых объяснений Швейница по его возвращении в Берлин.) Затем против слов "Разве уступка Гельголанда, столь же важная, сколь и неожиданная, признак сближения, как и сделанные одновременно Англии значительные уступки в Африке, не являются очевидным доказательством постоянного стремления со стороны обоих государств, направленного к укреплению между ними близких и дружеских отношений?" - "Да".

Согласно этому высочайшему повелению Гире телеграфирует графу Шувалову из Реттиярви: "Государь одобряет выраженное вами в строго личном письме от 8 июня мнение". Он посылает на усмотрение государя написанный его сыном следующий новый проект письма:

"Я не преминул представить на усмотрение государя ваше строго личное письмо от 8/20 июня, и наш августейший монарх одобрил вашу точку зрения относительно разрыва нашего секретного договора с берлинским кабинетом. Его Величество полагает, что, раз германское правительство не желает возобновления этого договора, то было бы несовместимым с нашим достоинством возвращаться к этому вопросу, потому что, как вы изволили заметить, малейшая настойчивость с нашей стороны могла бы дать повод думать, что мы дорожим соглашением, в котором нам отказывают. С другой стороны, без сомнения, важно знать, каковы намерения берлинского кабинета по отношению к нам в настоящий момент; возможно, что в связи с предстоящим приездом императора Вильгельма и его канцлера нам представится к тому случай. Тогда мы будем знать, как отнестись к положению дел, которое может принять серьезный оборот в силу происшедшей в германской политике очевидной перемены, одним из главных симптомов которой является отмечаемое вами сближение с Англией. Считаю также своим долгом довести до вашего сведения, что государь считает справедливым мнение генерала Каприви относительно секретных договоров, имеющих значение лишь в том случае, если они основываются на истинном выражении чувств наций".

Этот проект Гире отсылает государю со следующей запиской: "Принимаю смелость повергнуть у сего на высочайшее воззрение измененный согласно указаниям Вашего Величества проект секретного письма к графу Шувалову. Гире. 14 июня 1890 г."

Эти бумаги возвращаются: доклад - с одобрительной пометой "Читал", а записка с надписью: "Только что был у меня граф Кутузов [генерал, состоящий при особе германского императора] и передавал мне свои впечатления; они неутешительны и неуспокоительны. Нервность императора усиливается с каждым днем, неустойчивость его характера и убеждений поражает всех близких к нему, а постоянное усиленное вооружение армии придает всему этому еще более тревожное положение". Таким образом, через три дня после моего отъезда министр посылает графу Шувалову измененное письмо, проект которого был утвержден, а вскоре после этого наш посол в Берлине покидает свой пост и отправляется в отпуск почивать на лаврах.

Министр не счел возможным оставить нашего посла в Вене князя Лобанова в неизвестности относительно отказа Германии от наших тайных соглашений и сообщил ему об этом в личном собственноручном письме от 27 июня/9 июля. Князь Лобанов ответил следующей запиской от 5/17 июля: "Тысячу раз благодарю вас за строго конфиденциальное сообщение. Отказ Германии возобновить наши соглашения - чрезвычайно важное событие. Кальноки не сделал мне ни малейшего намека на эти соглашения; но, ввиду того что отношения между Веной и Берлином принимают все более и более интимный характер, я всегда полагал, что они были ему небезызвестны, и теперь мне кажется очень вероятным, что возобновление их не состоялось по просьбе Австрии, чем она обеспечивает себе помощь со стороны Германии при всех возможных случайностях: нападаем мы на нее или она решится напасть на нас. Последнее, конечно, маловероятно; но, с другой стороны, пребывать неустанно в подобном состоянии настолько тяжело, что нельзя ни за что отвечать. Посылаю вам сегодня просьбу об отпуске. Само собой разумеется, что при малейшей надобности я всегда готов вернуться к своему посту".

Во вторник я уезжаю из Петербурга.