Письма о кончине И. И. Дмитриева - 1

ПИСЬМА

о кончине И. И. Дмитриева

от М. П. Погодина к М. А. Дмитриеву.

Письмо 1.

1837 г. Октября 13. Москва.

Не думал я писать к вам в таком грустном расположении духа, сообщать вам такие горестные подробности; но они верно составляют теперь потребность вашего сердца и ваших близких, и я принимаю на себя печальный долг.

Иван Иванович был совершенно здоров в начале этой недели: в середу мы обедали с ним вместе в клубе {* - Английском}; перед столом он говорил со мною о Вивлиофике Новикова, о многих любопытных статьях, в ней помещенных; о выборке из нее, которую он когда-то делал касательно древней нашей дипломатики; что было бы полезно перепечатать ее теперь, по крайней мере, в извлечении. Потом рассказал мне, и с большим участием и чувством, историю бедного книгопродавца Кузнецова, у которого остановлено издание Христианского Календаря, и который теперь совсем разоряется; бранил привязчивых цензоров: "не стыдно ли двум ученым сословиям, гражданскому и духовному, Университету и Академии, напасть так на бедняка, и из чего? из каких-то пустяков! я пришлю его к вам, и вы увидите, в чем дело. А беззаконное пропускают!" После обеда он остановился в кофейной комнате с Шевыревым и Жихаревым, и рассказывал им, с обыкновенною своей живостью и шуткой, похождения Кострова, представление Кострова Потемкину, вопросы Потемкина о Гомере; как провожали его издали на обед к Потемкину, потому что стыдно было идти с ним рядом; и как встречные бабки одни сожалели о больном, а другие бранили пьяницу. -- В четверг поутру он делал визиты, приехал довольно поздно домой обедать. За столом ел мало, но кушанье было тяжелое: щи, поросенок. После он напился шоколада вместо обыкновенного кофе, выпил стакан холодной воды; и тотчас надев бекешь и кенги, пошел садить акацию около кухни, чтоб заслонить ее с приезду. Тут он почувствовал дрожь, и насилу привели его в комнату. Послал за доктором: Газ прописал лекарство, не нашед ничего дурного. Иван Иванович разговаривал с ним, заплатил за визит, послал в аптеку, но лишь только тот уехал, как он впал в беспамятство, и целую ночь бредил. Пятница вся прошла в беспамятстве. Доктора были Газ, Высоцкий, Шнауберт, по нескольку раз. В субботу поутру я узнал об его отчаянной болезни. Мне надо было ехать на лекцию и читать о Карамзине. С тяжким чувством поехал я к больному, опасаясь, что не застану его в живых, и взял с собою Мишу {* - Сын М. А. Дмитриева}. Иван Иванович только что опамятовался перед моим приездом, услышал стук дрожек, спросил, кто приехал, и позвал меня к себе; встретил по всем своим правилам. При нем был Боголюбов. Он рассказал мне тотчас историю своей болезни, как я вам выше описал ее, и тотчас обратился к любимому своему предмету -- литературе, но говорил уже гораздо медленнее, расстановистее, искал слов часто, ошибался в их изменениях, и даже мешался, но везде было видно заботливость о своей речи, и старание скрыть болезнь. "Что это пишет Макаров о Виноградове, будто Виноградов познакомил Карамзина с сочинением ... этого ... швейцарского философа...." Боннета? -- "Да, Боннета. Виноградов жил сначала в Москве, и отличался, разумеется, между своими сверстниками, но был такого дурного поведения, что его наконец отправили служить в полк, в Петербург. Там Козодавлев заставил его присесть за Боннета, которого Карамзин гораздо прежде переводил с Петровым, а после и познакомился с ним лично. Как можно писать так наобум! Надо справляться, спрашивать". Потом рассказал, мешаясь, о вашей болезни, спросил о занятиях Миши. Я отвечал ему, что Миша ветрен и рассеян, и что я начинал с ним ссориться сильно, но что теперь он лучше, и я надеюсь, что вперед он исправится совсем, зная, какое имя должно ему поддерживать. Иван Иванович вспомнил, что покойный Павлов {* - Профессор, у которого было учебное заведение} говорил ему тоже, и советовал ему приняться за ученье. Потом спросил у меня, скоро ли я кончу свою расправу с новыми толковниками о русской истории. Я отвечал, что к новому году. "А похвальное слово Карамзину?" Начал. "Пожалуйте, привезите мне." В таком положении я простился с ним. Он силился встать и поднял руку. Я думал, что он подавал ее мне, и поцеловал ее. В два часа перед обедом я заезжал к нему опять но не зашел в кабинет, потому что там было много дам. Мне сказали впрочем, что ему не хуже. На крыльце я встретился с Иовским, который говорил, что если к вечеру не будет хуже, и если он будет слушаться, то болезнь пройдет. Но ввечеру он впал опять в беспамятство, больно страдал, метался, беспокоился, приходя в себя только минутами. В одну такую минуту человек его Николай спросил, не угодно ли ему послать за священником. -- "Зачем?" -- Приобщиться Святых Тайн на здоровье. -- "Не худо." -- Священник пришел, но больной опять впал в беспамятство и исповедовался глухой исповедью. В 35 минут пятого часа по полудни, 3 Октября, он скончался, успокоившись перед последними минутами и погрузившись в тихий сон. Никого не было при нем, кроме Миши.

Здесь я остановлюсь потому что пора посылать на почту; и окончание черного письма пришлю вам в субботу. Все идем мы по одной дороге, и придем в одно место. Дай Бог только с миром, о Христе Иисусе!