Сезон 1878--79 года был одним из самых неудачных по составу труппы. Г-жу Глебову заменила Черкасова -- Лаврецкая, г-жу Козловскую,-- Н. А. Кузьмина, г-жу Апаркову -- Лидина (впоследствии Легар), Стружкина и отчасти М. П. Васильева-Гладкова -- Казанцев. Все это, в сущности, были второстепенные артисты, в сравнении с теми, которые подвизались в предыдущем сезоне. Одно только ценное приобретение сделал Дюков; у него служил комик Павел Матвеевич Свободин, прекрасный артист, имевший громадный успех, но служба его, не помню почему, длилась очень. не долго. Впоследствии Свободин выступил на Императорской сцене; неожиданная смерть его, последовавшая 9-го октября 1892 г. в Михайловском театре, во время исполнения пьесы "Шутники", где он выступал в роли Обросимова, вызвала искренния сожаления всех знавших его. Если сезон этот и оставил во мне впечатление, то разве гастролями Стрепетовой и Писарева. Эти гастроли пользовались выдающимся успехом, сборы были громадные и дошло до того, что когда приезжие артисты закончили свои спектакли, то публикой была снаряжена депутация упросить артистов остаться еще на два спектакля, на что они, к удовольствию публики, а еще больше, к удовольствию Дюкова, изявили свое согласие.
Сезон этот памятен мне, впрочем, и еще по совершенно исключительному случаю: по полемике г., Казанцева, затеенной им в местной газете "Харьков". Газету издавал некто Сталинский, мало заботившийся о содержании статей, но сильно старавшийся наполнить газету безплатным материалом.
Газета эта издавалась крайне небрежно, были номера помеченные 30 и 31-м февраля, раза три были выпущены номера, составленные из набора букв, слов-же вовсе не было. Случалось это в те дни, когда Сталинский, будучи в веселом настроении, угощал наборщиков водкой, а наборщики, еле держась на ногах, разсыпали набор, а затем подбирали с полу буквы и ставили их в гранки, как прийдется. Когда на утро выпускался подобный номер, Сталинский приказывал набирать тот-же номер для следующего дня, при чем от редакции объявлялось, что "вследствии разсыпавшегося, по вине наборщиков, шрифта, вчерашний номер вышел неесным, а потому он печатается вновь".
Состав редакции у г. Сталинского был следующий: передовыя статьи писал И. И. Боровиковский, я заведывал театральным отделом, а местную хронику доставлял какой-то юноша, получавшие за это 10 руб, в месяц. Когда Сталинский пускался в разгул, он заранее заготавливал материал дна на три, "дабы быть свободным", как он выражался. Требование от репортера местной хроники за три дня вперед сильно его смущало, но Сталинский не терялся и сам давал материал для репортера. Подведет, бывало, к окну и указывая на тумбы троттуаров скажет: "видите тумбы какие, пишите, что пора их красить, а вот видите какой снег валит, пишите, что установился санный путь"! Хотя за ночь снег таял и к утру все видели непролазную грязь, но это не мешало газете оповещать горожан о санном пути. Вот к этому-то Сталинскому и нашли доступ любители полемики Форкатти и Казанцев. Разница между ними была только та, что Форкатти писал исключительно о себе, тогда как Казанцев посвящал свои статьи необыкновенному таланту г-жи Лидиной.
По поводу одного отзыва, помещенного в этой газете, отзыва, не столько касавшегося игры Казанцева, сколько прибывшей с ним актрисы Лидиной, г. Казанцев написал громадную статью, в которой сильно набрасывался на рецензента, осмелившегося дурно отозваться, "хотя и о молодой, но столь выдающейся артистке, как г-жа Лидина. Рецензент, не возражая по существу, ответил довольно кратко, что быть может в отзыве о г-же Лидиной он и высказал ошибочное мнение, но его крайне интересует, почему в защиту Лидиной печатно выступает Казанцев, а не кто-нибудь другой. Кто знает, к чему привела-бы эта полемика, столь приятная Сталинскому, как дававшая безплатный материал для заполнения номера, но случилось так, что вторая статья Казанцева была разсыпана наборщиками после одного из упомянутых выше угощений и когда Платон Иннокентьевич явился утром в редакцию с выражением нретензии по поводу такой непростительной небрежности относительно его статьи, Сталинский, под влиянием винных паров, счел себя обиженным и наотрез заявил, что статьи вовсе не поместит, так как Казанцев не выказывает должнаго уважения к редактору-издателю.
Не могу при воспоминаниях об этом сезоне не помянуть добрым словом артиста Мирского (родного брата В. Н. Немировича-Данченко). С артистом этим я познакомился в начале сезона и сошелся с ним настолько близко, что уже через месяц мы жили на одной квартире. Что это был за добрый, симпатичный человек, как далек он был от театральных дрязг, как искренно любил искусство и как серьезно работал! К сожалению, здоровье его было слабо, он часто болел и для меня вскоре не было уже тайной, что он одержим сильным нелугом, от которого, к несчастью, он в тот-же год скончался на юге в полном разцвете. Скромность его, в еию молодые годы, при его внешности, да еще служа на сцене, меня изумляла, тем более изумляла, что мы жили вместе, а я вел далеко не монашеский образ жизни Как часто, являясь домой под утро, в веселом настроении, я заставал Мирского за письменным столом.-- "И что вы все пишете"? спрашивал я не раз, но Мирский от прямого ответа как-то уклонялся. Совершенно случайно я узнал, что он любит и верен. Узнал даже кого, но имени ее я не назову потому, что особо эта, принадлежащая к театральному миру, еще жива, и, говоря откровенно, любви его не стоила. Мирский был слишком честен, слишком благороден, чтобы быть обманутым, а между тем его обманывали и это знали все, кроме Мирского. (Так, впрочем, всегда бывает). Письма, о которых я упомянул, писались ей и, как оказалось, ежедневно, а ответы получались очень редко. Я не сомневаюсь, что неудачная привязанность Мирского ускорила развязку. Вскоре после смерти Мирского я встретил в Харькове особу, ему близкую, но встретил не одну, а в сообществе с молодым, начинавшим артистом и когда я повел речь о Мирском, я был поражен холодным ответом, что это был "человек ничего себе, да уж слишком игравший в любовь". А между тем, таких людей как Мирский в театральном мире приходится встречать очень редко!
Свободное копирование
