Амплуа серьезных комиков и простаков занимал Михаил Викторович Громов. Несмотря на свои молодые годы-это был выдающийся артист, пользовавшийся в Харькове колоссальным успехом. По профессии он был аптекарским помощником и на сцену попал случайно, избрав себе псевдоним Кольцов.
Под этим псевдонимом он играл несколько лет в Керчи, Симферополе и даже, кажется, в Одессе. В Харькове артист выступил впервые в 1876 г. уже под псевдонимом Громов и в первый-же сезон стал любимцем публики. Я не стану перечислять той массы ролей, в которых он был очень хорош; у меня сохранились в памяти четыре роли, в которых артист, по моему мнению, был неподражаем, а именно: Ягодкина ("Паутина"), Сережки Хлопонина ("Злоба дня"), Таныгина ("На песках") и Белугина ("Женитьба Белугина"). Как я уже сказал, публика очень любила Громова и эта-то любовь, к несчастию, преждевременно свела его в могилу. Артист имел много знакомых и не было вечера, который Громов не проводил-бы в трактире. Эта-то трактирная жизнь приучила его пить и в последний год жизни он доходил до того, что выпивал по бутылке водки в один присесть, причем закуской служило ему небольшое яблоко. Кто только в Харькове не знал Громова и кого он не знал? Чуть не все театралы звали его "Мишка" и со всеми он был на "ты", благодаря безчисленным брудершафтам, как говорится, по пьяному делу.
В первое время пребывания своего в Харькове Громов держал себя прилично и вел сравнительно скромную жизнь; этим он был обязан г-же Апарковой, с которой одновременно прибыл в Харьков и которая занимала амплуа водевильной артистки. Так прошел сезон 1876--77; в сезон-же 1877--78, когда между Громовым и Апарковой произошел разрыв, артист начал вести себя непозволительно; напиваясь чуть не ежедневно и проводя безсонные ночи в компаниях местных кутил, Громовь стал совершенно манкировать своими обязанностями и если он* по прежнему имел выдающийся успех, то только благодаря своему громадному таланту. Был даже период, когда Громов вынужден был оставить службу у Дюкова, так как поведение его не позволяло антрепренеру держать его у себя. Не говорю уже о ряде скандалов, которые учинял Громов в городе; он учинял таковые и в театре во время спектаклей. Дюков долго терпел, но наконец не выдержал и, как он мне говорил, с болью в сердце, но должен был отказать Громову. Я помню этот период Стояла жестокая зима а Громов, пропив весь свой гардероб и даже пальто, ходил в одном пиджаке. Путь его был, впрочем, не далек, он аккуратно появлялся ежедневно в ресторане "Славянский Базар", проводил там вечер и большую часть ночи и к утру, сильно выпивши, направлялся домой в свою квартиру, состоявшей из одной небольшой комнаты, главным украшением которой служили опорожненные водочныя бутылки. Период этот был, впрочем весьма непродолжителен; артист был слишком необходим Дюкову и как последний ни крепился, но все-же вскоре пригласил его опять, чему в значительной степени содействовала и театральные завсегдатаи, принявшие на себя переговоры между антрепренером и Громовым. Артист дал слово бросить прежний образ жизни, Дюков с своей стороны прибавил Громову жалованье и он вновь выступил. Должен заметить, что Громов первое время держал слово и стал работать серьезно, совершенно оставив кутежи и попойки. К этому именно моменту получена было пьеса "Женитьба Белугина" и Громов взял на себя роль Андрее; Белугину исполняла Ф. Ф. Козловская. Пьеса шла в первый раз в бенефис Громова при полном сборе. Первые два акта, прекрасно проведенные артистом, никого не удивили, здесь Белугин имеет много общего с Сергеем Хлопониным и потому роль считалась пока вполне по силам артиста, но восторг публики вызвал третий и в особенности четвертый акт, где от исполнителя требуется много души и искренняго чувства. Я видел впоследствии в роли Белугина много выдающихся артистов, но никто из них не производил на меня такого сильного впечатления, как Громов. И Иванов-Козельский, и Савин и др. в финале четвертаго акта горячились, повышали голос, переходили в крик и пр.; ничего подобнаго Громов не делал, финальный монолог в четвертом акте ("Ради Бога уезжайте отсюда, не то себя, вас, дом сожгу" и пр.) артист произносил как будто спокойно, но в этом спокойствии зритель видел душу Белугина, чувствовал его страдания. Впечатление, произведенное Громовым исполнением четвертаго акта, было потрясающее. По окончании его многие из публики пришли в уборную Громова, начались поздравления, появилось шампанское, а там господа "поклонники", стали звать артиста на ужин. После спектакля Громова повезли в ресторан и с этого вечера все опять пошло по прежнему, Громов стал пить; как ни старались влиять на него товарищи -- ничего не помогало; впрочем, к одной только артистке Громов питал на столько уважения, что иногда ей удавалось отвлекать его от кутежей и заставлять браться за работу. Артистка эта была Ф. Ф. Козловская. Под влиянием ее бесед Громов становился неузнаваемым, но всеже не на долго; пройдет, бывало, несколько дней и Громова по прежнему встречали в нетрезвом виде. После смерти Ф. Ф. Козловской Громов запил во всю и заболел. Пользовал его доктор Рубинский, заявивший, что болезнь артиста требует серьезнаго лечения и хотя она и опасна, но можно надееться на благоприятный исход при одном условии,-- если артист бросит пить! Громов дал слово не пить, но страсть к водке в нем была до того сильна, что он слова не сдержал и обманул врача. Уверяя доктора, что он не пьет больше, Громов тем не менее умудрялся выпивать ежедневно по бутылке водки, которую ему доставлял приставленный к нему служитель. Чтобы обмануть бдительность товарищей, иногда его посещавших, Громов, по уговору с служителем, получал от него водку в аптечной склянке. Когда эта проделка была обнаружена, Громов переехал на Журавлевку (предместье Харькова), дабы быть подальше от надзора товарищей. Скончался Громов в одиночестве на той-же Журавлевке 29 лет от роду, искренно оплакиваемый Харьковцами.
Предаваясь пьянству и кутежам, Громов не стеснялся появляться в публичных местах в пьяном виде и учинять скандалы, большинство которых благопоголучно сходило ему с рук благодаря чинам полиции, которые до того хорошо его знали и любили как артиста, что по возможности старались обходиться без протоколов и принимали все меры, чтобы скандалы заканчивались примирением, если они касались частных лиц. Я не стану рассказывать об этих скандалах, как как они ограничивались больше дерзостями и оскорблениями действием, но Громов, независимо скандалов, появляясь в пьяном Виде, держал себя более непринужденно, чем того требовало приличие. Помню я следующий случай: в коммерческом клубе был назначен маскарад. Громов, сильно выпив, позволял себе пускать в ход нецензурныя слова и выражения; ни просьбы знакомых, ни увещания дежурных полицейских не помогали; Громов все более забывался и дошло до того, что, даже снисходительные к нему всегда полицейские нашли нужным приказать его вывести. В тот момент, когда Громова вывели в переднюю, приехал полицийместер А. Я. Прожанский, о котором я уже упоминал. Увидев его, Громов стал просить не конфузить его и разрешить вновь войти в зал. "А ругаться не будете"? спросил Прожанский.-- "Ей Богу не буду, только разрешите, Александр Яковлевить"!-- "Хорошо, пойдем со мной вместе" -ответил полицийместер и, взяв Громова под руку, вошел с ним в зал. Не успел Громов войти, как тотчас-же, оставив полициймейстера, выбежал на средину залы, стал плясать и кричать во всю: "разрешили! пропустили"! но при этом, не думая уже ругаться, а на радостях, что пропустили, добавил такое выражение, без которого русский человек, в известные моменты, обойтись не может. Нечего прибавлять, что после этого Громова, по распоряжению того-же полициймейстера, только-что лично введшего его в зал, вновь вывели и назад в тот вечер не пропустили. На другой день Громов, беседуя об этом случае, находил вполне основательным, что его вывели за умышленную брань, но никак не хотел согласиться, что можно выводить за ругань, ни к кому не относящуюся, а только свидетельствующую о радостном настроении.
Я уже говорил, что полиция относилась к Громову настолько снисходительно, что не смотря на массу учиненных им скандалов, он ни разу не был арестован. Один только раз Громова арестовали, хотя он был совершенно трезв. Случилось это в день взятия Плевны. Весть о радостном событии сопровождалась в Харькове, как и повсеместно в России, большим ликованием, город был иллюминован, в скверах играли весь вечер оркестры военной музыки, по улицам всю ночь гуляли несметные толпы народа. Громов с компанией проходил по Николаевскому скверу, где военный оркестр играл народный гимн; публика кричала "ура" и неоднократно требовала повторений. В числе кричавших "бис" был и Громов. Стоявший возле него городовой схватил его за руку и попросил в участок.-- "За что"? спросил Громов и бывшие с ним товарищи. "Там разберут",-- ответил городовой. Громов стал сопротивляться, за него заступились товарищи, городовой позвал на помощь и Громов, окруженный городовыми и товарищами, был приведен в участок, который помещался в том-же здании, где жил полициймейстер. Когда последнему доложили об аресте Громова, он сейчас-же пришел в канцелярию участка. На вопрос Громова, "за что я арестован"? полициймейстер ответил, что причины не знает и велел позвать арестовавшего Громова городового.-- "За что ты арестовал этого господина"?-- спросил Прожанский.-- "Музыка грала, а воны крычалы биса"! невозмутимо ответил городовой. Полициймейстер смутился, выгнал городового и, извинившись перед Громовым и его товарищами, объяснил, что многие старые городовые ушли на войну и временно замещены хохлами из деревень, к числу которых принадлежит и арестовавший Громова; слов "бис", он понял по своему и потому счел нужным арестовать нарушителя порядка. Насколько Громов был верен себе, в отношении выпивки -- видно из следующего случая: в в субботу, на Страстной неделе, я получил от Громова приглашение явиться к нему в 12 часов ночи разговляться; подобныя-же приглашения получили и некоторые мои знакомые-холостяки.
Мы прибыли к назначенному времени и были крайне удивлены, увидав стол, уставленный массою пивных, а еще больше водочных, бутылок. Хозяин принял нас очень любезно, но мы крайне недоумевали, не видя стола, случаю подобающего.-- "Мишка, а где-же стол"?-- спросил кто-то из гостей.-- "Пожалуйте, вот он"!-- ответил Громов и подвел нас к столу, уставленному бутылками. Внимательно осмотрев стол, мы заметили между бутылками кусок колбасы, кусок сала и бабу крайне миниатюрнаго обема. Этой провизией мы и разговелись.
Свободное копирование
